Евгений Прошкин - Магистраль

Откуда они взялись в настоящем, если в двухтысячном году их тут уже не было, Шорохов представлял с трудом Лопатин ему что-то втолковывал про «вечный» цех, объективно работавший всего двенадцать часов, но сути Олег так и не уловил. Видимо, со служебным кабинетом творилось что-то подобное. Шорохов суеверно обернулся на закрытую дверь, скользнул взглядом по стене без окон и поймал себя на том, что не может сказать определенно, какой сейчас год.

Пастор достал обычные милицейские наручники и пристегнул Седого к стулу. Затем выложил на стол «вальтер» и, подсев к свободному компьютеру, начал что-то набирать одним пальцем.

— Чайку?… — спросил водитель.

Ася раскрыла сумочку и закурила. Координатор оторвался от монитора и с неудовольствием посмотрел на сигарету, однако промолчал.

— Тоже вдвоем служите? — осведомился Шорохов.

— Нет, еще трое на операции, — сказал водитель. — Жаркий сегодня денек.

— Да-а… Ну и как тут у вас?

— Беда. Скоро же двадцать первый век наступит, будь он неладен… У американцев, правда, уже наступил, а мы только в этом году справим…

— Вечно они торопятся, — не поднимая головы, откликнулся Пастор. — Эсхатология, еп… Ой!.. Прости, Прелесть, дорогая. Отвык от женского общества.

— Расслабься… — Ася взяла какую-то бумажку, свернула в кулек и аккуратно стряхнула в нее пепел.

— Народ на ушах стоит, все чего-то ждут, — пробормотал он. — То ли ужасного, то ли прекрасного… Да им без разницы, по-моему.

— Народ успокоится, — заверил Олег. — Поблажит и успокоится, как всегда.

— Неужели и этот миллениум без Судного дня встретим? — фальшиво огорчился Пастор. — Тогда уж до следующего… — Он посмотрел на экран и, скривившись, застучал по «бэкспейсу».

Шорохой поджал губы, «Миллениум» — это слово он еще не забыл, хотя в новом тысячелетии оно постепенно вышло из обихода. И раньше следующего вряд ли понадобится. Люди потанцевали на площадях, пожгли фейерверки, позлорадствовали на тему несостоявшегося конца света и вернули красивое латинское словечко в небытие.

Олег припомнил, как сам отмечал две тысячи первый год, и почувствовал что-то среднее между стыдом и ностальгией. Гульнул он тогда славно: настроение было в высшей степени апокалиптическое, а последних денег Шорохов не жалел никогда, — видимо, поэтому любые его деньги быстро становились последними. Но здесь был случай особый: тому новогоднему исступлению предшествовала вереница потерь — и мелких, и крупных.

Двухтысячный год был для него неудачным. Летом, как раз в эти самые дни, он решил заняться бизнесом. Бизнес получился так себе и, кроме долгов, ничего не принес. А осенью, в октябре, Шорохов имел неосторожность влюбиться в одну стерву. В итоге — месяц чудовищной депрессии, потом месяц чудовищного запоя. Словом, к концу света он был готов как никто: почти пустой карман, почти пустая душа…

«Предупредить, что ли, горемыку?…»

Олег украдкой потрогал мобильник. Прямой номер Служба зарегистрировала в девяносто пятом году еще двадцатого века и оплатила его везде, вплоть до пятнадцатого года уже века двадцать первого. Этот номер тоже преодолел миллениум — благополучно, как и все человечество.

Главное, застать себя дома…

В углу зашумел электрический чайник, и Шорохов отдернул руку от трубки.

«Не надо, Олежек, не дури…»

Внезапно он ощутил слабую волну воздуха, и посреди кабинета появился какой-то мужчина.

— Как ни приду, вы все чаи гоняете, — заметил тот, складывая синхронизатор.

— У Лиса нюх на халяву, — отозвался Пастор. — Печенье захватил? С орехами и с такими штучками внутри. Нет?! Тогда фиг чего получишь!

— Оператор! Отказывая курьеру в бутерброде, ты рискуешь не только бутербродом, — объявилЛис. — О, и ты здесь? — обратился он к Олегу. — Шорох, кажется?… Сколько лет, сколько зим…

Олег узнал его без труда, но не мог сообразить, при каких обстоятельствах они встречались. Курьер был одет в темно-зеленые армейские брюки и красную футболку. Спереди и сзади по ней вертикально шли огромные буквы: «FOX». Как на шапке. Вот шапку Олег помнил.

— Сколько лет?… — переспросил он. — Нисколько. Пару дней всего…

— Это для тебя. А я уж на год состариться успел.

— Выглядишь все так же.

— Работенка у него блатная… — вставил Пастор.

— Работенка у тебя, а у меня служба, понял? Пронзающий время с преступником на горбу, — изрек Лис.

— Вот и давай… Пронзай отсюда, раз ты без гостинцев, — ответил Пастор.

Лис, никак не отреагировав, забрал у водителя стакан и налил себе чаю. Затем вручил координатору мини-диск и, усевшись на свободный стул, вперился взглядом в Седого.

Нарушитель уже оклемался и начал беспокойно шевелиться.

— Копец тебе, фрэнд… — равнодушно произнес Лис. — Вы отчеты накропали? Две операции по одному объекту — это плохо. Но если они в одной точке… это, скорее, хорошо. Лишний раз не мотаться.

— Ему даже в этом халява выпала, — хмыкнул Пастор. — Умеют же люди!..

— На чем писать? — спросила Ася.

— Компы заняты, пишите на бумаге. — Пастор достал несколько чистых бланков и выловил в ящике две гелевые ручки.

Шорохов пристроил листок на колене и быстро, почти не задумываясь, заполнил пустые графы.

— Э-эй… — обронил Лис, просмотрев отчет. — Что ты мне нацарапал? «Дополнительно: объект крайне опасен, склонен к рецидиву, не исключена попытка вооруженного…» Это что такое?!

— Ну?… — не понял Олег.

— С такой характеристикой ему прямая дорога на Север. Его потому и амнистировали, что ты там ведро слез вылил. Пиши, как было, Шорох.

— А как было-то? — озадачился тот. — Ничего еще не было. Я собирался, да…

— Вот и пиши, раз ты собирался. Это же его касается, — Лис указал на Седого, как на предмет интерьера. — Изменишь его судьбу — изменишь всю магистраль. Получится натуральное вторжение. Будешь наказан.

— Но я же… Да нет, мне все равно! — воскликнул Олег. — Мне не жалко. Просто… я ведь того отчета не писал. Только планировал…

— С твоей точки зрения — планировал. С моей — давно сделал.

Нарушитель окончательно пришел в себя и дернул прикованной рукой.

— Учти… Шорох, да? Учти, Шорох, я вернусь за тобой снова, — проговорил он с ненавистью. — Сколько бы мне ни осталось, я всю жизнь буду…

— Твое «буду» уже закончилось, — перебил его Лис. И монотонно добавил: — Поверь мне, я точно знаю. Теперь у тебя только «был», и ничего больше. А еще одна реплика с места — отправишься в картонной коробке. Замороженным брикетом.

Олег взял новый лист и задумчиво повертел ручку. Если бы Седой не прибыл убивать его в этот же день, если бы они не встретились сразу, то при составлении отчета он обладал бы свободой выбора. Какой-никакой свободой, пусть чепуховой, — да к тому же она и привела совсем не туда… Но она как будто была. Теперь Шорохов ее потерял, и, что еще хуже, он увидел ее иллюзорность. Он не выбирал, а лишь прошел по единственной дорожке, которую принял за одну из многих. На самом деле выбирать оказалось не из чего, и, попробовав отклониться с пути, Олег в этом убедился. Все было так, как он сделал, и никак иначе. Хотя даже и не сделал, а только планировал… Не узнай он последствий, не измени решение — это и не проявилось бы. Ведь он действительно хотел выпросить для Седого амнистию… Но чем он тогда отличается от «замурованных» с их скрытой, но строго установленной предопределенностью? Они — в бетонном столбе, а он?… Где он, если не в таком же столбе?