Тимофей Ермолаев - Дети Судного Дня

— Слава Богу, что оно хоть не воняет, — пробурчал он.

Вилок и ложек в тюрьме не полагалось, и приходилось пользоваться естественными инструментами — пальцами. К счастью, эта неприглядная масса не имела ни запаха, ни вкуса, и поэтому процесс поглощения пищи медленно, но продвигался, не проявляя тенденции обратиться вспять.

От двери камеры послышался гнуснейший и злораднейший смех. Энди, Алекс и Молчун узнали в небольшой полноватой фигурке Сони Скевинджера. Лицо агента было подобно полной луне, а рот растянулся от уха до уха.

— Приятного аппетита, — сказал Сони.

— Vade retro, Satanas [2] Изыди, Сатана! (лат.) ! — громогласно повелел патер Гордон, осеняя решётку крёстным знамением. Сони мгновенно исчез.

Покончив с неприглядной кашей (если только это была каша), Энди пригубил компот (если только это был компот, а не продукт жизнедеятельности какого-нибудь животного). На вкус эта темноватая жидкость оказалась лучше, чем он ожидал, но немного портило впечатление то, что нерадивый повар не потрудился выловить из стаканчика каких-то маленьких тёмно-коричневых червячков. Тараканов Энди с удовольствием бы погрыз, но червяки… брр, мерзость!

После ужина свет в камере начал медленно угасать, и через несколько минут они очутились во тьме, ничего не было видно, кроме светлого прямоугольника дверного проёма. В коридоре также уменьшили яркость освещения, но не погасили совсем.

Кто-то в темноте направился к отверстию.

— Осторожно, не упади туда, — сказал патер Гордон.

Этот кто-то долго, с натугой делал своё дело, а потом, приглушённо ругаясь неприличными словами, воспользовался картонкой от тарелки.

— Господи, благослови эту ночь, — торжественно провозгласил Гордон, когда все успокоились, растянувшись на прохладном полу.

— В таком месте необходимо просить милости у Сатаны, — хмыкнул невидимый Филип. — Спокойной ночи!

В холодном, как лёд, карцере неподвижно сидел диг Тайтус. Лампы над его головой то ярко вспыхивали, то резко гасли, но диг установил частоту считывания изображения с сетчатки глаза равной частоте вспышек. Благодаря этой мере, мир для него погрузился в темноту.

Тайтус думал. Но вы, наверное, очень удивитесь, когда узнаете, что он думал не о том, как выбраться из тюрьмы, и не о том, как показать себя на суде (если таковой будет) наилучшим образом. Диг мысленно играл сам с собой в шахматы. Даже его совершенный мозг, в миллионы раз превосходящий быстродействием самые лучшие электронные устройства, не мог перебрать все возможные варианты, и поэтому Тайтус получал немалое интеллектуальное наслаждение.

Хмурый надзиратель изо всех сил стучал металлической дубинкой по прутьям решётки, вырывая заключённых из объятий сна, отказывая им в праве восьмичасового пребывания в царстве грёз. Энди был мрачен, как туча, ибо безжалостный стук прервал свидание со столь милой его сердцу подружкой. Надзиратель поставил каждому порцию вчерашней, а потому холодной пищи и, зевая до хруста челюстей, отбыл.

— Благослови, Господи, нашу трапезу! — провозгласил Гордон.

После завтрака неожиданно увели Ланга, Курц встревожено заметался по камере.

— Не беспокойся, Мега-Курц, Ланг тебя вытащит, — пообещал ему Алекс, запивая компотом очередную таблетку, любезно предоставленную Гордоном.

Энди удивлённо заморгал слипшимися после сна глазами. Алекс придвинулся к его уху и негромко, но так, чтобы слышал и проявивший интерес Молчун, сказал:

— Вы разве не знаете, кто у Ланга мама? — и он поднял вверх указательный палец.

Но Курц не успокаивался. С безумным видом трайкера, у которого угнали единственную жизненную ценность — трайк, он носился по камере взад и вперёд своей ковыляющей походкой (у трайкеров обычно были атрофированы определённые группы мышц) и, наверное, свалился бы, в конце концов, в отверстие, запаха которого мужественно старались не замечать. Этому помешала картинка из журнала, который опять читал Гордон. Это была реклама сигарет, но на заднем плане виднелся ярко-красный трайк, мчащийся на огромной скорости. Фотография была очень размазана, но у Курца от восхищения перехватило дыхание. Он с быстротой хищника ринулся к патеру и начал пожирать изображение глазами.

— Гордон, тебе очень нужен этот листок? Можно его вырвать? — от волнения у трайкера даже подрагивали уши.

Патер Гордон сначала тщательно удостоверился, нет ли на обратной стороне страницы необходимых ему картинок и лишь потом медленно, с глубоким чувством того, что своими действиями спасает страждущую душу трайкера, торжественно выдрал лист. Курц яростно схватил фотографию и, удалившись в один из углов камеры, начал фанатично её созерцать.

Вэйвер Пип открыл глаза и продекламировал:

— Коль хочешь грешникам помочь, дай им курнуть. А то не в мочь!

— Канделябры, идите дуйте в дырку! — замолотил кулаком по стене Орсон.

Курильщики: Энди, патер Гордон и Пип — по просьбе сокамерников сгрудились у зловонного отверстия, патер извлёк из плаща сигарету и спичку. Они закурили, по очереди передавая друг другу сигарету и сплёвывая в мерзкое озеро жижи.

— Интересно, — начал рассуждать вслух Энди, — если канализационная система сломается, и дерьмо уйдёт, наверное, можно будет выбраться отсюда. Плечи легко пролезут…

— Хе, хе, хе, — хрипло засмеялся патер Гордон. — Если эта чёртова система сломается, уровень дерьма начнёт повышаться, и нам будет вовсе не весело. Хотя, хе-хе, сначала затопит карцеры…

«Диг!» — вспомнил Энди. В голове, прозрачной как стёклышко от пары затяжек, возникла идея; он наклонился над отверстием и заорал со всей силы:

— Тайтус!!!

Озеро дерьма заколыхалось, и из него показался белёсый отросток с двумя присосками на конце; Энди отпрянул. Червь, которого звали, очевидно, не Тайтус, легко подпрыгнул и с плеском исчез в непрозрачной жиже.

— Orcae ita! [3] Чёрт возьми! (лат.) — протянул Гордон.

У Пипа глаза стали совсем круглыми, то ли от потрясения, то ли от слишком глубокой затяжки.

— Не хотелось бы мне, чтобы такая дрянь полезла мне в задницу, — пробормотал Энди, едва оправившись от шока.

— Эй, что вы там рассматриваете, черти? — заинтересовался Орсон.

— Экскременты, — ответил мудрёным словом Энди, который был весьма начитанной особой.

— Чего? — не понял Орсон.

— Fæcēs vulgarēs, — пояснил патер Гордон, пенсне его задумчиво поблёскивало.

— Чего? — Орсон, видимо, не учил латыни, но зато Молчун, как прилежный студиозус, знал необходимый минимум этого благородного языка.

— Дерьмо обыкновенное, — перевёл он.

Незадолго до новой кормёжки их компанию покинул второй трайкер — маленький Курц.