Михаил Савеличев - Черный Ферзь

Из парнишки выйдет толк, решил Ферц. Ему знаком подобный взгляд — из таких получаются конченные фанатики. Попадись в его руки этот гаденыш юнцом, Ферц выдрессировал бы из него отличного волкодава — с мертвой хваткой и без тени сомнения в приказах хозяина. Такого можно натравить на любую добычу.

Ему вдруг вспомнился давно читанный рассказ про мальчишку, которого забросили на материк в самое логово выродков для организации террористического подполья, а чтобы снабжать подполье деньгами и оружием мальцу пришлось участвовать в кулачных боях. Избитый, окровавленный он раз за разом выходил на бой с самыми сильными противниками и раз за разом побеждал благодаря фанатичной преданности делу Дансельреху.

Чем кончилось дело Ферц точно не помнил — к тому времени то ли книжка ему наскучила, то ли кто-то без спросу позаимствовал ее для проведения уроков ненависти, но, кажется, малец заработал на кулачных боях достаточно для проведения боевой акции по подрыву одной из башен противобаллистической обороны, и у них почти все получилось, если бы в подполье не затесалась какая-то гнида и не продала всех с потрохами легионерам.

— Скажите, Ферц, что такого привлекательного в этом вашем Флакше? — вдруг спросила бывшая жена Сердолика. Перед ней к тому времени возник высокий бокал с чем-то радужно переливающимся, пузырящимся — не жидкость, а огромный слизняк, утрамбованный в емкость и исходящий от столь неудобного положения пенистой гадостью.

Ферца неожиданно для него самого затошнило — все-таки свежевать заживо материковых выродков это одно, а вникать в привычки червей — совсем другое.

— Что ты имеешь в виду, дорогая? — озаботился Сердолик и беспокойно забарабанил пальцами по столу.

— Я постоянно слышу — Флакш, Флакш, Флакш. Мы открыли столько миров, столько культур, но стоит попасть в компанию и завести разговор об ойкумене, как сразу же слышишь — Флакш то, Флакш сё… Простите, Ферц, может я говорю обидные для вас вещи, но поскольку работаю в Музее Внеземных Культур, могу квалифицированно заявить — экспозиция, посвященная вашему миру, — одна из самых бедных и наименее интересных. Я даже и не вспомню хоть один из экспонатов… — Бывшая жена задумалась, нахмурила брови, чертовски изящным движением подхватила стакан и медленно лизнула содержимое, исподлобья наблюдая за Ферцем.

Ферцу захотелось блевануть.

— Ты преувеличиваешь, дорогая, — завел свою песню Сердолик. Похоже за время их супружества подобный эвфемизм оказался единственно приемлемым для выражения Корнеолом своего резкого несогласия. — У вас имеются весьма любопытные…

— Ах, да! — прервала она Сердолика щелчком пальцев. — Вспомнила! Нечто, похожее на огромный моток колючей проволоки! Давеча его лаборанты обихаживали молекулярными паяльниками. Впрочем, — почти весело добавила бывшая жена, — я могу ошибаться!

Малец лопал из тарелки нечто белое и холодное, не отрывая взгляда прозрачных глаз от Ферца. И Ферц ответил, обращаясь скорее к нему, чем к раздражавшей его отчетливым привкусом истерии бывшей жене Сердолика:

— На Флакше ты живешь. Живешь и дышешь полной грудью. Там если друг, то друг до самой смерти — твоей или его, а если враг, то враг до самой смерти и даже после нее. Там все просто и понятно. Есть Дансельрех и есть выродки. Выродки злобны, трусливы, мерзки, вонючи. Дансельрех — могуч, смел, правдив и прекрасен.

— Господи, — прошептала бывшая жена, — какая демагогия… Ну почему, почему вам так нравится мучать и калечить друг друга?! — она почти сорвалась на крик. — Чем эти ваши выродки хуже вас? Чем?!

— Потому что они выродки, — проникновенно сказал Ферц. — Злобные, трусливые, мерзкие, вонючие существа.

— И вы их убиваете?

— И мы их убиваем, — подтвердил Ферц. — Если бы мы их не убивали, они бы расплодились и убили нас.

— Дорогая, ты же прекрасно понимаешь, что в мире, пережившем атомную войну, иначе и быть не может. Вот поэтому там работают специалисты по спрямлению чужих исторических путей, которые всеми силами пытаются исправить, улучшить, излечить…

— Вот-вот, — сказала бывшая жена, — излечить. Там нечего лечить, взгляни на этого ублюдка… Там надо ампутировать! И немедленно. Пока зараза не перекинулась на нас. В крайнем случае — прижигать! А в совсем уж безнадежном — только вивисекция. Доктор Моро был прав! Черт с ними — пусть это их изуродует, пусть будут отвратно выглядеть, гадить где попало, неуверенно стоять на задних лапах и туго соображать, но, по крайней мере, перестанут пить человеческую кровь!

— О чем ты? — озадачился Сердолик.

— Все о том же! Все хотят попасть на Флакш! А кто не хочет туда попасть или не может, тот пишет о Флакше, спорит о Флакше, ставит, черт побери, водевили о Флакше, ругается как… как… как его там? А, да! Кехертфлакш! Смачное словечко, которое так забавно вставлять к месту и не к месту! — Бывшая жена не на шутку разошлась, схватила стакан, словно собираясь швырнуть его в одного из собеседников, мгновение поколебавшись — в кого именно, чего оказалось достаточно, чтобы хорошие манеры возобладали над злостью и раздражением, и она, покрутив емкость и проливая слизь на руку, погрузила в него свой хорошенький носик.

— Вы зажрались, — сказал Ферц. — Вы живете в толще мира, питаетесь его отбросами, но при этом считаете, что мир должен питаться вашим дерьмом. Вы скрываетесь в норах, и у вас нет врагов только потому, что вы слишком ничтожны в своих желаниях, чтобы переползти дорогу даже самому распоследнему выродку. Все ваше могущество лишь в том, что вы трусливы. Наверняка вы размножаетесь в пробирках, потому что не приемлите насилия даже для продолжения рода. У вас нет никаких идеалов, потому что ради идеалов приходится убивать или мучительно умирать, а любое мучение, самое невинное, вас ужасает. Точнее, у вас один идеал — вы сами.

Мальчишка смотрел на Ферца прозрачными глазами, из разинутого от удивления рта по подбородку стекали коричневые от сладостей слюни. Бравый офицер Дансельреха подмигнул мальцу и вдохновенно продолжил:

— На самом деле вы завидуете нам. Да-да, завидуете! Вы обвиняете нас во врожденной склонности к тоталитаризму, клеймите нашей рабской психологией и уличаете в тоске по сильной руке, а на самом деле вся наша склонность к тоталитаризму, рабская психология и тоска по сильной руке всего лишь ненависть к превращению в скотину, озабоченную только собственным пищеварением и легкостью испражнения! Вы не видите этого из-за своей слепоты. Вы столько времени прятались в толще мира от мирового света, что глаза вам стали не нужны! А у каждого стада есть свой пастух и хищники. Вполне возможно, что пока вы тут прохлаждаетесь в неведении, кто-то режет вашего собрата себе на пропитание.