Михаил Лезинский - Колючая Арктика

— Да. Но, это не рентабельно. Юкагирским, допустим, владеют немногие из народностей Арктики, а юкагирам зачем по пять экземпляров?

— Так вот почему, мистер Курилов, вы не издаётесь на родном языке!

— Больше не издаюсь. А вот эта книжка, которую я подарил вам, на юкагирском языке, но написана она не мной одним.

— Интересно! Значит среди юкагиров существует ещё два писателя!

— Да. Мои братья.

— Все юкагиры братья! — ущипнул себя за бороду Фарли.

— Однако, это мои родные братья и мать у нас одна!..Одну книжку моего старшего брата, под псевдонимом Улуро Адо, перевели на русский язык.

Курилов сощурил глаза так, что они стали совсем не видны и продекламировал по-юкагирскии, затем — по-русски стихи Улуро Адо:

Посмотрите люди земли: юкагиры костёр развели.

Пусть он жалок ещё и мал, но ведь жарок уже и ал!..

Фарли посочувствовал:

— Стихи вообще ни в одной стране не находят читателя! А тем более, у малых народностей.

Курилов обиделся, он тогда не только на замечания обижался, он тогда только образовывался!

— Малый народ, однако, читающий народ. Малый народ читает не только по-юкагирски читает, но и по-якутски, и по-русски. Стихи Улуро Адо перевели на русский язык и издали в Москве…Вы недавно из Москвы, господин Фарли, не приходилось вам встречать на книжных прилавках сборник стихов Улуро Адо?

— Не приходилось, — развёл руками Фарли.

— На книжных прилавках и мне не приходилось, — улыбнулся Семён Курилов, — тираж разошёлся мгновенно. Так бы и в руках не пришлось подержать, если б не старший брат — подарил. Улуро Адо переводится как Сын Озера.

— А третий…брат? — поинтересовалась Клер, внимательно прислушиваясь к мужскому разговору.

— Третий участник сборника — мой родной Коля Курилов. Он иллюстрировал наш общий сборник…

— Иллюстратор! — воскликнула Клер. — Познакомьте! Я же тоже, некоторым образом, иллюстратор.

— Да вы видели его работы, когда были в редакции "Колымская правда"! На стенах редакции — его пейзажи!

— Так это он:? Профессионально схвачено. Он ещё и пишет! Передайте ему привет…

На стенах моей хайфской квартиры тоже висят графические пейзажи Николая Курилова.

Он рисовал и несколько моих портретов. Пейзажи подарил мне, а портреты отдал в Черский музей!

Максим Кучаев подошёл к переводчику и, памятуя наставление редактора «Колымки», спросил:

— Пожалуйста, спросите Фарли Моуэта о его ближайших планах?..

Фарли тотчас повернулся к Кучаеву.

— О-о-о! Планы большие! Хочется написать интересную книгу о русском Севере…Чертовски интересную книгу!..Так я думал вчера, так я думаю и сегодня. Но сейчас у меня прибавилось ещё одно желание — увидеть матушку Куриловых и поцеловать ей руку.

Слово «матушка», безбожно коверкая язык и меняя ударение, Фарли Моуэт произнёс по-русски.

Фарли объяснили, что матушка трёх братьев-писателей находится совсем недалеко — "…на олежках восемь часов ходу-то! А если будет попутный борт, то всего часу лёту!"

Подошла мать бригадира оленеводов Василия Ягловского, — якутов с такой фамилией половина Колымы! — Матрёна. Её, несмотря на большие её годы, молодёжь называла Матрёной.

Матрёна Ягловская потрогала Фарли за красную бороду, — "Какая ха-а-рошая борода!" — хотела погладить как ребёнка по голове, но Фарли перехватил её руки, снял с себя и неё варежки, прижал к сердцу, потом опустился перед нею на колени и стал обцеловывать черные от прожитых лет, — Матрёне Ягловской несколько месяцев тому перевалило за сто лет! — кончики старушечьих пальцев. Глаза у Фарли и наблюдающих посверкивали — мороз выжимал слезу!

— Эти руки из красивых в молодости превратились в старости в прекрасные! Клер, отчего это?

— Не знаю, любимый.

— А это от того, Клер, что этими руками много красивого сделано за век!

Матрёна Ягловская поначалу пыталсь прятать руки, но Фарли цепко держал их в своих могучих лапах и целовал высохшие.

— Русский чукча! Настоящий русский чукча! — восторженно прицокивал языком Василий Ягловский, пытаясь отобрать мать у Фарли Моуэта.

Наконец Фарли отпустил старуху, сказал проникновенно:

— Признаться честно, сюда я летел через облака недоверия. Я — писатель, а писатель всегда должен сомневаться. А уезжаю отсюда, — Фарли приложил руку к груди, — оставляю частицу своего сердца.

Наверное, Фарли произнёс это несколько не так выспренно, но переводчик, сотрудник всевидящего КГБ, перевёл именно так.

Эти сердечные слова он повторит и перед вылетом из Черского в Якутск.

Председатель золотоносной старательской артели «Мир» Меркулов зло взглянул на Сергея Гаранина. Глаза у председателя красные, с кровоизлиянием, голос хоть и громкий, но хрипучий, пропитой. Застучал деревяной колотушкой по дверце гаранинского "Урала":

— За каким дьяволом прибыл?

— За металлоломом, — ответил Гаранин и выдал улыбку.

Но Илья Меркулов — не знойная девица, его улыбками не обольстишь.

— Кто прислал?

— Управляющий прииском имени Мандрикова сказал…

Но Меркулов при имени управляющего прииском только поморщился и не дал Гаранину дальше распространяться на эту тему.

— Винт им с левой резьбой, а не металлолом! — Меркулов вытащил руку из варежки и скрутил фигу. — На чужом хухушеньке в рай въехать хотят! Мы сами, по плану, обязаны сдать пятьдесят тонн "Вторчермету".

Гаранин опускает промёрзшее стекло, высовывает голову, оглядывается. То там, то тут, присыпанные снегом, торчат гусеничные траки, многотонные остова лебёдок и другой техники для добычи золота, загромождая подход к бревенчатому домику. Попасть в дом — ноги переломаешь!

— Тебе, красавец, этого дерьма жалко? Заплатить мне ещё должен за расчистку твоих угодий.

Меркулов ничего ему на это не ответил, вскочил на подножку, дыхнул на Гаранина сивушным перегаром, икнул.

— Звать как?

— Серёга. А тебя?

— Илья.

— А по батюшке? — поинтересовался Гаранин.

Меркулов захохотал.

— Меня чаще всего по-матушке кличут. Зови — Ильёй. От меня не убудет!

— Так как насчёт металла, Илья?

— Поц ты, Серёга, или прикидываешься им?.. Если мы не сдадим по накладной пятьдесят тонн этой рухляди, нам запчасти не продадут. А ты мне мозги полощешь "управлящий прииском имени Мандрикова сказал!" Ври складнее, мы не мандриковские и твоему управляющему не подчиняемся. Мы — от "Старта".

Вместо ответа, Сергей нагнулся над сиденьем и бутылку питьевого спирта ногой отодвинул вглубь кабины. Вроде, мешала ему бутылка. Меркулов хмыкнул.

— Глубоко пашешь, Серёга! Ладно, пошли в дом, сядем рядком, поговорим ладком…

Закопчённый внутри и прокопченный насквозь домишко — маленькая кухонька и такая же лилипутская комната. На кухне — с потолка провисли шматья прессованной пыли! — прислонились к чёрной прокопчённой стене два огромных ящика. В одном — лук, в другом — конфеты-подушечки, бывшие когда-то жёлтыми. Стол завален грязной посудой. На плите — чайник-негр. Не просто чёрный от копоти, а с налипшей в несколько миллиметров сажей…