Владимир Фалеев - Фантастика 1990 год

– Мы ведь любили друг друга, правда?

– Да,- кивает молодая Вера Ивановна.

– Я хочу, чтобы ты всегда оставалась такой юной и красивой…

– Да, не хочу быть -старухой,- беззаботно еиеясь, нараспев отвечала Вера Ивановна.

– Скорее иди же ко мне, иди. Я жду тебя…

– И у нас будет сын?

– Молчи, иди же ко мне, я дрожу от любви…

Вера Ивановна летит дальше, голос затихает. Она несет в себе жаркие слова: “Иди же ко мне. Я дрожу…” Вера Ивановна не слышала, как сын хлопнул дверью и остановился перед нею: он увидел старую женщину, неудобно сидящую на полу, подогнув располневшие ноги, с безвольно склонившейся седой головой. Он присел рядом, взял сжатую в кулак руку, распрямил пальцы, погладил их и поцеловал.

Совсем как в детстве, в горле начались судороги, а в глазах появились слезы. Вера Ивановна не проснулась и не видела сидящего рядом сына и его слезы, хотя ей было бы приятно проснуться именно сейчас.

Алексей о многом догадался. Его ожидал тяжелый выбор.

Примирения между матерью и нищим никогда не будет. Два одиноких эгоистичных человека разрывают его на части. Нищий - несчастный, которого жалеет весь город… Он достоин сострадания… А мать? Зачем она не хочет выполнить волю своего мужа? И что делать Алексею? Изгнать из дома бедного Валентина? Неужели мама с самого начала знала, что Алексею придется рано или поздно выбирать? “Убей его!” “Вот отчего умер отец. Он не смог убить кого-либо из них. И передал по наследству эту проблему двух одиночеств. Он завещал ее мне”. Алексей испугался своего прозрения. Нервно осмотрелся, не подслушивает ли кто-нибудь его мысли, и увидел настороженный взгляд матери. Вера Ивановна сидела на полу в неудобной сонной позе, но глаза уже-сурово смотрели на сына. Разговор предстоял нелегкий, и чем он закончится, неизвестно.

– Отец несколько лет писал научную работу о болезни Валентина. Его труд - достояние науки. Где научная работа отца? - холодно спросил Алексей.

– Будь проклят тот день, когда оборванец пришел в наш дом! - процедила сквозь зубы мать.- Будь проклят…- она не договорила, и Алексей никогда не узнал, кого еще собралась проклясть мама. Вера Ивановна не досказала, лицо ее вздрогнуло, исказилось гримасой и вдруг стало светлеть и расслабляться в улыбку.

– Алексей Викторович, помогите мне встать,- услышал он от матери странно-официальные слова и, увидя протянутые ее руки, шагнул к матери, помог ей подняться. Она застонала.

– Нога… ногу отсидела,- и, опираясь на сильную руку сына, прихрамывая, пошла в свою комнату.

Под матрацем лежало несколько помятых исписанных листков бумаги. Вера Ивановна с благостной улыбкой расправила листочки, протянула их Алексею.

– Твой отец сегодня сказал мне, чтобы я тебе не мешала, возьми письмо. Я уйду к нему, он звал меня…

Алексей был подавлен такой переменой настроения, он совсем не придал значения последним чудаковатым словам матери. Бережно взял письмо и постарался быстро уйти к себе.

Сев за рабочий стол отца, разложил по порядку помятые листочки, которые, он надеялся, хранили тайну болезни Валентина и, возможно, рекомендации по ее лечению, во что так верил несчастный нищий.

“Посвящаю моему внуку!” - прочитал Алексей на первой странице.

“Какому внуку?” - усмехнулся Алексей, но далее было написано: “Внук будет гением, если ты, Алеша, продолжишь начатую мной работу”.

Это заинтриговало Алексея: отец связал странную неизвестную болезнь Валентина и гениальность будущего внука. Алексей предельно сосредоточился, вчитываясь в слова, написанные ушедшим отцом.

“Ритм - это повторение. Каждый последующий элемент повтора в человеческом восприятии не равнозначен предыдущему”.

“Ничего не понимаю,- в отчаянии подумал Алексей, - не быть моему сыну гением”.

“Не отчаивайся, сынок, не понимаешь потому, что не хватает знаний,- будто угадав реакцию Алексея, написал дальше отец,- начнем с банального сравнения времени с художником. Время - художник, осмелюсь я еще раз повторить. И вот почему я так думаю. Ни один художник не работает на холсте без предварительной кропотливой этюдной, эскизной работы.

Кто, кроме мастера, знает, сколько первичных линий, штрихов сделано вчерне, для себя, для уточнения своего творческого замысла? Окружающие оценивают законченную работу художника и могут только догадываться о ежеминутном многоэтапном процессе создания нового.

Время, как серьезный художник, каждую секунду вносит в свои огромный этюдник жизни малозаметный штрих. А уж потом закрепляет найденные необходимые изменения в своих бесконечных бесчисленных картинах, в которых мы живем и существуем. Но есть один человек на земле, который йидит не только завершенные сцены жизни, а все штрихи, которые накладывает на нас время. Он видит быструю мгновенную поисковую работу карандаша художника. Он очень чувствителен к течению времени, он видит невидимые для остальных глаз изменения в других людях, в окружающей обстановке, изменения, которые оставляют каждое прошедшее мгновение времени. Он живет в пластилиновом мире, где происходит быстрая смена окружающего. Он наделен способностью воспринимать эту мгновенную смену информации.

В этом его счастье и несчастье. Чудак, он считает это болезнью, потому что не может узнать один и тот же предмет через некоторое время. Не узнавать можно не только, когда забываешь, но и когда очень быстро меняются окружающие. Поток для него слишком быстрый. Он не обладает ритмом. Художественным ритмом, то есть художественным временем. В этом его беда. Зоркий глаз во времени не подкреплен соответствующей памятью. Вот что ему надо лечить: развивать память о прошедшем времени. Он должен научиться внутренне бороться с быстро текущим для него временем, закрепляя события в своей памяти. Пока у него не хватает сил, и он покорно плавает по течению времени и от этого страдает.

У него хватило ума надеть черные очки, но об этом ниже.

Надо сказать главное. Его болезнь можно назвать и даром природы. Я уверен, я уже был рядом с этим чудом восприятия.

Этим даром, как инфекционной болезнью, можно заражаться.

Любой человек в состоянии увидеть пластилиновый мир, вжиться в него. Это главная моя мысль. Необходимо подарить феноменальные способности Валентина людям. Вот чем ты займешься, сын”.

“Зачем? - недоумевал Алексей, держа листки в руке. - Зачем человечеству эти мучения? Чтобы на всех надеть черные очки? Глупости! Я обязан понять мысль отца. Он считает болезнь Валентина даром природы? То есть видение мельчайших изменений во времени, или, как назвал это отец, жизнь в пластилиновом мире - это для человечества особое состояние?” Алексей снова перечитал записи. Отца осенила мысль…