Владимир Фалеев - Фантастика 1990 год

На третий день я собрался позвонить своей милой, с удивлением отметив, что накануне даже не подумал об этом.

Телефон у нас в коридоре у лаборантской. Пока шел к нему, почему-то решил позвонить жене. Ее поликлиника рядом с домом, в обед обычно забегает…

– Ты?! Здравствуй,- полувопросительно, но мне показалось - обрадовалась.

– Вот решил…- говорю.- Собственно, просто так.

– Ты все решил окончательно?

– Послушай, ты должна согласиться со мной,- говорю без особой уверенности.- Мне очень хотелось бы, чтобы мы остались друзьями.

Тишина, лишь неясный едва уловимый шум в трубке. Потом - короткие гудки.

Я никуда больше не звоню. Возможно, вспомнив раскрасневшееся возмущенное лицо, или пощечину, или представив себе, как сидит у телефона, уронив на колени руки, жена, мать моих пацанов.

На Невском медленно текущая густая толпа. Милые мои люди, бесценный мир! Конечно, здесь можно осилить любую душевную тяжесть. Среди тысяч землян. На планете, где просто дыхание, созерцание - уже радость! Любое чувство здесь, важное само по себе, в конечном счете - частность. Ведь существуют, существовали, будут существовать (я запутался в проклятом вечном Времени!) Человечки, Высокие, пронумерованные! Одно воспоминание должно делать меня сейчас счастливым. Нет, я не чувствую себя счастливым. Проклятая порода!

Давно ли мечтал о белом теплом мхе на сосновом взгорке - и того довольно! И вот, пожалуйте, даже полного возврата прежней жизни недостаточно. Может быть, я неверно выбрал точку нового отсчета - не туда вернулся? Так ведь и с этим просто: вот она, биокапсула, в кармане. Решился - и я там, в лесу у раздвоившейся сосны. Приду туда сейчас, первым, остальные - значительно позже. Там ведь все еще по-прежнему, как было тогда. Если я останусь здесь, будет, развиваться нынешняя ситуация. Покатится. Что станет к тому дню, неизвестно, но совсем не так, как было в момент свершения дурацкого эксперимента Ло… Хотя бы в личные дела внести ясность, обеспечить тылы. Есть ведь передовая, есть тылы…

Я, прежний, непременно воспользовался бы капсулой! Вот так прямо и подумал: чтоб с помощью чертовщины, да еще бесплатно - непременно! Но, боже мой, что это изменит в наших душах?! Ведь тогда мы дружно и твердо решили уже ничего не ломать и не строить заново. Мы обыденно предали большое чувство. Может быть, самое большое на Земле, и это предательство у нас теперь в крови. Да что там теперь… Предательство передано нам по наследству со страхом и приспособленчеством. Я, сделав гигантский зигзаг во Времени, переменился, но она-то!…

Вдруг я с ужасом понял, что нельзя жить одновременно в разных временах.

Настоящее, все сегодняшние усилия, поступки - живой расплавленный еще металл, из которого отливается будущее.

Слишком красиво, пожалуй, для истины, но все же точно: металл! Ни ногтями, ни зубами, ни телом, ни духом потом не прошибешь, не влезешь, не внедришься!

Меня не принимало настоящее, мне отвратительно было будущее с его Человечками и пронумерованными. Я видел два одинаково тупиковых пути. Существует ли третий? Как найти его? Как, где искать?! Не для себя. Я несчастнейший из людей, обреченный знанием, но мои любимые пацаны, мои внуки!

Дорогое мне заблудшее человечество…

Я сидел на скамейке в пустынном сквере и смотрел на крест Вознесенской церкви, что одиноко плыл в белой ночи, в прозрачном загадочном небе, и слезы катились по моему лицу. Я знал - этот крест плывет в Кижи, в прекрасный заповедник единства, что рождается рукотворной красотой и природой.

Я плыл вместе с ним к свободе.

Ну вот, теперь вы знаете, почему я взялся за перо.

А тогда от Вознесенской церкви я поехал домой. И попросил жену ради наших пацанов простить меня и забыть об этих трех днях. Тут уж судите как сможете, но я точно знаю, что дальше всего был от желания склеивать черепки. Мне было тяжело и тошно, и только вера в необходимость исполнить свой долг скрашивала мою жизнь.

Такая история.

Возможно, вы скажете сквозь усмешку, что все это ерунда, выдумка. Что зеркало-рефлектор, увеличив и приблизив ко мне всю отвратительную пористость моего вроде бы симпатичного загорелого лица, вдруг пробудило необузданную мою фантазию и заставило от нечего делать нагородить все это. И будете очень не правы: уверяю вас, далеко не все!

Ощущение жизни возникло ниоткуда. Вынесенный из черного плотного слоя воды Неизвестный сначала почувствовал свет, а потом увидел его. Лучи преломлялись, превращались в паутинки, ниточки, и он ощущал их вокруг себя, они тянули его наверх, к сердцевине света. У него самого уже не было сил выбраться, но путы света поднимали его все выше и выше, и Неизвестный почувствовал свое осторожное дыхание.

Оно будто прислушивалось к себе - действительно ли он существует? Тело с трудом привыкало к миру воды и света.

Кто-то лепил его осторожной рукой из мертвых кусков, щедро даря свет каждой умершей, но еще способной возродиться клеточке. Щупальца невидимой мысли проходили сквозь него.

В его недрах шло объединение, воскрешение, возрождение, воспамятствование. Неизвестный почувствовал сердце как родник жизни в себе. И чем больше света было наверху, тем сильнее становились удары сердца.

И душа тоже очнулась в нем, на неведомых просторах многоклеточных полей, и некое подобие мысли забрезжило в непроглядной ночи сознания: кто я? где я? Нарождались вопросы, и каждое биение сердца усиливало их. В самые уголки сознания безжалостно проникали эти вопросы.

В глаза хлынул свет.

Беспамятство гудело вокруг. Еще недавно жизнь выбросила его за скобки, а теперь он был возвращен в устье бытия, но где оно было? Чувства требовали ответа, запахов, звуков, чтобы вернуться к предшествующим дням. Или векам? Хотелось реальности предшествующей жизни - успокаивающей колыбели между прошлым и будущим.

Неизвестный медленно оглядывал окружающее пространство, не в силах постичь свое место в нем. Первое, что он услышал,- шум моря. К шуму в висках примешивался шум волн, и они пульсировали в едином ритме. Это связывало его с обретенным миром.

Ему вдруг показалось, что море молило вернуться, пока не поздно, в его материнские объятья и волна заботливо касалась, зовя обратно в черную неодушевленную тишину. Но там ли была его родина, там ли? Волна особенно не торопила, как бы давая шанс оценить всю никчемность света, каменных утесов - молчаливую усмешку природы над суетой, движением. И скалы угрюмостью своей как бы подталкивали его обратно, в бесконечность тьмы - источник всего и конец всего.

Берег… Неизвестный инстинктивно отполз от волны, словно бы она могла своими оскаленными зубами утащить его обратно.