Юрий Кудрявцев - Три круга Достоевского

Что мог ответить инквизитору Христос? Он понимает, что уви­денные им люди — результат воспитания не его учения, а многовековой инквизиции. Он понимал, что не еретики изменили его учению, фактически-то еретична построенная инквизитором дей­ствительность. Но сказать ничего не может. Ибо исходят они с инквизитором из разных пониманий человека, а потому не пой­мет его инквизитор. Да и слабы его слова против костров инкви­зитора. Он, видимо, понимает свою трагедию, трагедию учителя, выпустившего джина из бутылки, джина неуправляемого, живу­щего уже по своей собственной логике.

Видимо, было в его учении что-то такое, что можно было ис­толковать неоднозначно. И вот плоды — костер и народ, ранее це­ловавший ноги, а теперь подгребающий угли. Общество инквизи­тора, где многие проходят через целование ног и угли под ноги. Цикл. И те, которым сегодня целуют ноги, не должны быть более оптимистичны, чем те, что жарятся на углях. Ибо угли впереди. Они неминуемы. Организующий угли для другого должен знать, что где-то растет березка, которая в свое время будет углями для него. Посев не пройдет даром. На том стоит инквизиторство. Тем оно живо.

Христос все это видит и понимает. Он видит торжество безлич­ности. Но не принимает его за норму. Положение людей и сами люди в обществе инквизитора — это сущее, но не должное. Хрис­тос верит во временность инквизиторства. Его не переубедила дей­ствительность. Он верит в правильность своего учения. И демон­стрирует эту веру. Выслушав инквизитора, он встал и поцеловал его.

Поцелуй символизирует ту мысль, что Христу жаль сбившего­ся с пути инквизитора. И он подает ему пример своим поведени­ем. Инквизитор, лишенный чувств инквизитор, вздрогнул. Внешне. Но, видимо, и внутренне. Ибо он отпустил Христа, избавил его от костра. Но Христос не переубедил его в сути инквизиторского учения. Инквизитор не признал Христа за учителя, считая тако­вым себя.

В принципе, инквизитор — это честный антихрист, по-своему любящий людей. Но не понимающий их сути. А это деформиро­вало и его любовь. Он судил о человеке низко, но искренне. Это человек идеи, не ожиревший ни душой, ни телом человек. Даже внешний его портрет говорит об этом. «Это девяностолетний поч­ти старик, высокий и прямой, с иссохшим лицом, со впалыми гла­зами, но из которых еще светится, как огненная искорка, блеск» [10, 9, 313].

Эволюция инквизиторства от честного к бесчестному, от тра­гедии к фарсу произойдет позднее. И только позднее будут инк­визиторы извлекать «доходы» от своих теорий. Пока же одни рас­ходы — духовная неуспокоенность и чувство ответственности за всех.

Таковы учения двух, исходящих из разных взглядов на че­ловека, учителей — Христа и инквизитора.

Далее Достоевский дает эти же учения на другом уровне — на уровне Ивана и Зосимы.

Взгляды инквизитора на человека — это и взгляды Ивана Карамазова. Не надо забывать, что легенду о Великом инкви­зиторе рассказывает Иван, как бы излагая свое собственное со­чинение. Иван ищет свое понимание мира и человека. И в поис­ках сопоставляет две точки зрения на человека. Сам же склоняет­ся к одной — инквизиторской.

Как и инквизитор, он видит главную ошибку Христа в вы­сокой оценке человека. Не понял Христос человека. Думал, что тот желает «быть», когда на деле он стремится «иметь». Иван совсем не рад такому пониманию человека и человеческой исто­рии. Он удручен, но не может пройти мимо «факта». И в инкви­зиторе он видит такого же, как сам, страдальца за людей, узнав­шего суть этих людей. Страдальца, который понял, что жизнь людей можно устроить не по Христу, а по советам «умного духа, страшного духа смерти и разрушения, а для того принять ложь и обман и вести людей уже сознательно к смерти и разрушению и притом обманывать их всю дорогу, чтоб они как-нибудь не за­метили, куда их ведут, для того чтобы хоть в дороге-то жалкие эти слепцы считали себя счастливыми», [10, 9, 329]. Уверенность в пессимистичности общественного развития и жизни человека вообще при любви к этому человеку неминуемо приводит к об­ману и лжи. И конечно, в этом есть момент человеколюбия. Достойный «гимна безумцу».

Так и Иван просвета в жизни не видит. И признает обман, ложь, «все позволено» как способы устройства временной жизни. Он готов признать легенды за факты, чтоб хотя бы в дороге люди были счастливы, не зная сути жизни. Несчастны учителя, исходящие из низкой природы человека.

Как и инквизитор, Иван не принимает христианского восприя­тия мира. Критикует божественное восприятие мира он не толь­ко устами инквизитора. Он и сам, непосредственно, предъявляет счет богу. За негармоничность созданного мира. Иван дополняет претензии инквизитора к Христу своими.

Иван подчеркивает важность вековечных проблем. Прежде всего «проблемы бога. При этом проблемы социализма и анар­хизма рассматриваются как часть проблемы бога, ибо эти явле­ния базируются на отрицании бога.

Герой уклоняется от решения вопроса, есть ли бог, считая, что наш ограниченный евклидов ум разрешить эту проблему не в состоянии. Иван просто допускает существование бога. Бог есть, есть его премудрость, смысл жизни, им установленный, будет и. обещанная им вечная гармония. Все это принимается.

А после принятия Иван предъявляет богу счет. Премудрому, всемогущему, к гармонии стремящемуся. За то, что гармонию создают за весьма дорогую цену — страдания людей нынешних, догармонических. «Ну так представь же себе, что в окончатель­ном результате я мира этого божьего — не принимаю, и хоть а знаю, что он существует, да не допускаю его вовсе. Я не бога не принимаю, пойми ты это, я мира, им созданного, мира-то» божьего не принимаю и не могу согласиться принять. Оговорюсь: я убежден, как младенец, что страдания заживут и сгладятся, что весь обидный комизм человеческих противоречий исчезнет, как жалкий мираж, как гнусненькое измышление малосильного и маленького, как атом, человеческого эвклидовского ума, что, наконец, в мировом финале, в момент вечной гармонии, случится и явится нечто до того драгоценное, что хватит его на все серд­ца, на утоление всех негодований, на искупление всех злодейств, людей, всей пролитой ими их крови, хватит, чтобы не только было возможно простить, но и оправдать все, что случилось с людь­ми, — пусть, пусть это все будет и явится, но я-то этого не при­нимаю и не хочу принять!» [10, 9, 295].

Не принимает Иван созданного богом мира потому, что мир этот недостоин всемогущего. Не такого создания можно было ожидать от того, кто все может. Не такую цену на гармонию он должен был установить. Великий и всемогущий несправедлив.. Или не велик и не всемогущ.

При размышлениях по этому вопросу Иван не берет страда­ния взрослых. Взрослые не безгрешны. Но почему страдают де­ти, чистые, ни перед кем не виноватые? Слезы ребенка, слезы невиновного, говорят о несовершенстве мира. Иван приводит факты страданий детей и не может допустить мысли, что дети страдают за грехи своих отцов. «Нельзя страдать неповинному за другого, да еще такому неповинному!» [10, 9, 298]. Дети за отцов не отвечают. Иван :не принимает утверждения, что дет страдают за будущие грехи. Нельзя страдать за несовершенное..