Юрий Кудрявцев - Три круга Достоевского

Самовосхвалительный стиль принимает черты лаглости. Фома обличает других в тех недостатках, отличен которыми он сам Бездушный, он обвиняет в бездушии, безнравственный, он обви­няет в аморальности. оСамовосхвалительному стилю присущи и черты мстительно­сти. Всякого критикующего обладатель этого стиля ставит на место. Критикуешь — сделай лучше. Не можешь — не имеешь пра­ва на критику. Высказал Гаврила мысль, что зря Фома учит французскому языку неспособного к этому Фалалея, и вот уже самого Гаврилу заставили изучать этот язык. Не для его блага. Из мести. Не критикуй.

Стиль Фомы к тому же раздражительный. Вместо доказатель­ства применяется оскорбление. Этот стиль — находка для людей, неспособных думать, для теорий, неспособных подтвердить себя. Опровергнуть тезис, по существу, нельзя, подтвердить — тоже невозможно, так как положено его опровергать. В силу каких-то соображений. В этих условиях обругать и означает опровергнуть. Вот любящий поговорить с «умным русским мужичком», вещаю­щий о том, чего совершенно не понимает, Фома получает от «ум­ного мужичка» вопрос. К вопросу он не готов, так как не готов к ответу. Признаться в этом? Не таков обладатель раздражи­тельного стиля мышления. Он, и будучи не готовым, ответит на любой вопрос: «А тебе какое дело, пехтерь? — отвечал он, с пре­зрением поглядев на бедного мужичонка. — Что ты мне моську-то свою выставил: плюнуть мне что ли в нее?» [3, 16]. Не плюнул. А мог бы. Зато опровергнул, «дал отпор», отбил желание задавать вопросы.

Стиль Фомы к тому же клеветнический. Это есть способность пойти на явную ложь в отношении человека неугодного. Нужна лишь зацепка, но можно и без нее. Этот стиль обнажается у Фо? мы в отношении к Ростаневу и Насте.

Далее, стиль демагогический. Демагог здесь значительно вы­рос по сравнению с досибирским. Но суть осталась: достижение Неблагородного путем спекуляции на благородстве. Здесь демагог действует на основе хорошего знания среды. Видит главную осо­бенность — человечность. И обволакивает свои бесчеловечные поступки в одежды человечности. На службу демагогии поставлена я симуляция, являющаяся ее составной частью. Фома симулиру­ет даже самоубийство.

Демагог пускает пыль в глаза, обещая в будущем сделать ято-то значительное. И требует при этом «награды немедленной». Jie за результат (которого, конечно, не будет), а за обязатель­ство. Потому и требует «немедленно», до дела, что знает о пу­стоте обязательства, знает, что потом награды не дадут.

Демагог красноречив, многословен и пустословен. Он обви­вает своими словесами, сбивает с толку, запутывает. С ним труд­но спорить, ибо в его речи не за что зацепиться. В ней нет логи­ки, а только — слова, слова, слова. Язык демагога работает без устали. И все затем, чтоб затуманить мысль. Именно таков язык Фомы, яркую характеристику которому дает один из героев; «...такой, я вам скажу, болтливый язык, что отрезать его да вы­бросить на навозную кучу, так он и там будет болтать, все бу­дет болтать, пока ворона не склюет» [3, 25].

Любящий только себя, Фома сеет заблуждение в головах дру­гих, говоря, что «готов сейчас же идти на костер за мои убеж­дения». Это, конечно, ложь и поза. Нет у Фомы убеждений, за. которые — на костер. И за те, что у него есть, он на костер не пойдет.- Фома изменит убеждения, лишь почуяв запах спички, которой хотят зажечь костер. Нюх же у демагога острый. Фома примет любые убеждения, лишь бы не костер. На кострах жа­рятся другие люди, не с демагогическим стилем мышления. Убеж­дения демагога — средство. Потому они и меняются. Неизменной остается лишь основная идея: себе, себе, себе. Ради этого демагог и сам готов раздувать костер.

Эта способность менять убеждения в зависимости от момента, ради выгоды, есть проявление прагматистского стиля мышления.

Конечно, стопроцентный прагматик — все тот же Фома. Но этим стилем мышления обладает не только он. Прагматиком был в этой повести и генерал. Он слыл за вольнодумца, за атеиста. Однако это не было его убеждением. Цену атеизма прояснила смерть генерала. «Смерть его была довольно оригинальная. Бывший вольнодумец, атеист струсил до невероятности. Он плакал, каялся, подымал образа, призывал священников» [3, 8]. Когда это было безопасно, генерал хотел казаться вольнодумцем, атеистом. Ломался перед другими, возвышался над ними. Но вот наступил момент критический, ломаться не перед кем. Да и что там, за гробом? Кто знает? А вдруг? И вольнодумец раскаялся. Все от выгоды.

Прагматик Москалева, полностью игнорирующая своего мужа, в нужный момент объявляет его главой семьи. Ей же принадлежит тезис: «Обман простителен для спасения человеческой жизни» [2, 327]. Прагматичность лозунга усугубляется тем, что никто в «Дя­дюшкином сне» не занят спасением кого бы то ни было.

Прагматик Мизинчиков, верящий в правоту Ростанева, не заступается в нужный момент за него. Не выгодно. Могут выста­вить из дома.

Прагматистский стиль мышления ярко проявляется в момент, когда ранее нужное перестает быть таковым. Пока явление не­обходимо, прагматик «не замечает» в нем никаких недостатков. Да еще добавляет придуманные достоинства. Но вот явление уже не нужно, или, хуже того, не оправдало надежд. И тут уж об­наружатся только недостатки. Не видел раньше? Все видел. Но были свои цели. Не сбылись — получай. Так поступили в «Дя­дюшкином сне» с князем. Развалину возвели на пьедестал. И сбросили оттуда, когда «не оправдал доверия». Упавшего праг­матик пинает первым.

Вот стили мышления безличности. Каждый из них, взятый сам по себе, страшен. В своем синтезе (как это имеет место в обра­зе Фомы) они образуют новый, чудовищный стиль мышления, ко­торый я бы назвал тираническим. Это стиль мышления рвущего­ся к повелеванию бездарного самодовольства, себя восхваляю­щего, давящего других и при этом требующего от них гимнов в свой адрес.

Тиранический стиль мышления как совокупность всех назван­ных — показатель не просто безличности, а воинствующей без­личности.

По своему стилю мышления Фома — самый зловещий чело­век Достоевского.

Критика по-разному смотрела на образ этого человека. Ча­сто или не замечала его сути, или находила какие-либо черты, смягчающие этот образ. Как будто можно смягчить образ тирана. Тиран может любить своих детей (они свои), сделать что-то хо­рошее для близкого (он близкий), вежливо поговорить с кем-то (тиран — прагматик). Все это возможно. Но очень уж легковесно. Не в состоянии перетянуть чашу весов, на которой — свинцовый тиранический стиль мышления. Хотя порою кто-то и давит на ча­шу легковесную, пытаясь придать ей тяжесть. Но это не Досто­евский. Его отношение к тиранам четкое. На слова Ростанева, что Фома — почтенных лет человек, рассказчик (и автор) спра­ведливо говорит: «Такие люди не имеют почтенных лет, дядюш­ка» [3, 107]. Тиранизм — вне оправданий.