Юрий Кудрявцев - Три круга Достоевского

Исход философии Достоевского — человек сложен, человек — тайна. В записной тетради есть весьма характерная запись: «Сло­жен всякий человек и глубок, как море, особо современный, нерв­ный человек» [ЛН, 83, 417]. Конец предложения говорит о соци­ологии человека, начало — о его философии. Сложен всякий че­ловек. Всегда. И всякий. Нет простых людей, простыми они лишь кажутся. Кажимость простоты скрывает сущность сложности. В произведениях Достоевского и обнажается за простотой слож­ность. Обитатели острога кажутся сначала автору толпой, мас-< соД причем весьма простой — уголовники. Они грубы, безжалост­ны и покорны начальству.

Затем видимость простоты рушится. Сначала рушится просто­та покорности. Оказывается, покорны арестанты лишь «до из­вестной степени». Зате(м рушится простота массы. Каждый из; арестантов индивидуален. Каждый сложен по-разному, но сложен каждый.

Сложен герой «Записок из подполья». И само его существо­вание есть упрек упрощающим человека. Этот герой постоянна противоречив. Хочет ссор и уходит от них. Хочет делать добро — делает зло. Если он говорит: «сию минуту уйду», то ясно, что он: никуда не уйдет. Замечая свою двойственность, думает переде­латься, считая двойственность аномалией. Но затем понимает что это есть норма, что «на самом-то деле и переделываться-то, может быть, не во что» [5, 102].

В противоречиях почти каждый герой «Идиота». Не лишен их и главный. Хотя в нем высветлена одна сторона противоречия — «брильянты». У Рогожина — другая, «грязь». Но и Рогожин иног­да проявляет «брильянты». Он вдруг потянулся к чтению. На миг, с утилитарной целью, но все же. Келлер может дежурить у пос­тели больного постороннего ему человека и писать клеветнические статьи. Бурдовский — уже в его фамилии отражена какая-то перемешанность разнородного. Он кажется алчным и бесчестным.

На деле — лучше. Генерал Иволгин — какие изгибы претерпевает в одно и то же время его психология. Вот он выдумывает, как он был у Наполеона. Слушает его князь, человек деликатный, суть Иволгина знающий, но делающий вид, что верит. Генерал, одна­ко, понимает, что не верит ему Мышкин. Он благодарен за то» что князь делает вид верящего. Но, понимая, что фактически-то тот не верит, а лишь вид делает, благодарный князю генерал злит­ся на него за оскорбительное снисхождение. Сын генерала, каза­лось, весь в плену рубля. Но выяснилось — не весь.

Особенно сложен в «Идиоте» Лебедев. Его автор представляет нам в первой сцене романа. С главными героями. Его портрет вы­зывает неприязнь: «дурно одетый господин, нечто вроде заско­рузлого в подъячестве чиновника, лет сорока, сильного сложе ния, с красным носом и угреватым лицом...» [8, 7].

Он нахален. И в то же время способен пресмыкаться, как это он делает в разговоре с Рогожиным. Начинает обладающий со­стоянием Рогожин: «...ведь я тебе ни копейки не дам, хоть ты тут вверх ногами передо мной ходи.

— И буду, и буду ходить.

— Вишь! Да ведь не дам, не дам, хошь целую неделю, пляши!

— И не давай! Так мне и надо; не давай! А я будут плясать. Жену, детей малых брошу, а перед тобой буду плясать. Польсти, польсти» [8, 9 — 10].

Позже мы увидим, как ради корысти он притворяется бед­ным. И узнаем, что он дает деньги в рост. Что «за мошенников в суде стоит». Что причастен к клеветнической статье Келлера.

Создается образ недалекого прихлебателя, не признающего человеческих ценностей. Просто прост.

Но не так это. Не случайно князь, зоркий князь замечает ш нем «сердце, хитрый, а иногда забавный ум» [8, 410]. Лебедев, дает меткую и верную характеристику «отрицателям». Он спосо­бен философски мыслить. Совершенно неожиданным является, наличие у Лебедева собрания сочинений Пушкина. Оказывается,. Лебедев — человек начитанный. Он любит детей. Своих детей,. Но ведь любит.

Лебедев сложен, загадочен, противоречив. Сам он так раскры­вает князю свою суть. «Ну вот вам, одному только вам, объявлю истину, потому что вы проницаете человека: и слова, и дело, и ложь, и правда — все у меня вместе и совершенно искренно. Прав­да и дело состоят у меня в истинном раскаянии, верьте не верь­те, вот поклянусь, а слова и ложь состоят в адской (и всегда при­сущей) мысли, как бы и тут уловить человека, как бы и через слезы раскаяния выиграть! Ей богу так! Другому не сказал бы — засмеется или плюнет, но вы, князь, вы рассудите по-человечески» [8, 259]. .

Отсюда следует, что Лебедев прежде всего преследует всюду выгоду, используя для этого разные средства. Одним из них яв­ляется эксплуатация своего раскаяния. В чем же тут загадка, кажется, все ясно. Прост. А вдруг и в этом самораскрытии перед Мышкиным — та же метода?

Своеобразным продолжением образа Лебедева является об­раз капитана Лебядкина. Уже сходство фамилий говорит о бли­зости героев. Оба пьют, оба, в определенной мере, шуты. Оба не так глупы, как кажется на первый взгляд. Оба ироники.

Вот разговор Лебядкина со Ставрогиным, пришедшим к его сестре:

« — Не прикажете ли, я на крылечке постою-с... чтобы как-нибудь невзначай чего не подслушать... потому что комнаты кро­шечные.

— Это дело; постойте на крыльце. Возьмите зонтик.

— Зонтик, ваш... стоит ли для меня-с? — пересластил капитан.

— Зонтика всякий стоит.

— Разом определяете minimum прав человеческих...» [10,213]. На деле Игнат Лебядкин не считает себя ниже зонтика Ставрогина, он даже позволяет себе жить за счет Ставрогина. Тут иро­ния. Но и шутовство, лакейство. Оно прослеживается даже в язы­ке: что для Ставрогина «крыльцо», то для Лебядкина «крылечко».

В Лебядкине, конечно, сложности меньше. Эволюция от Ле­бедева к Лебядкину — упрощение. Ради укрупнения одной сторо­ны сложного. Лебедев бьет на жалость, Лебядкин — на шантаж. Первый способен на низкое (клевета), второй — на нижайшее (донос). Первый мыслит, второй каламбурит. У первого — Пуш­кин, у второго — «стишата». Лебедев любит своих близких, Ле­бядкин — в лучшем случае безразличен к ним. Понижение отра­жено и в фамилии: Лебедев — Лебядкин.

Дальнейшим этапом в понижении образа будет Максимов в «Братьях Карамазовым». Скорее прост, чем сложен. Но начало образа — Лебедев — это, без сомнения, сложность.

Наиболее полно, однако, символизируют сложность человека Свидригайлов и Ставрогин, похожие друг на друга и разные. Общее — их загадочность, таинственность, о которых я уже от­части говорил, разбирая эти образы по первому кругу.

Свидригайлов советует Раскольникову беречь сестру, а сам уже в это время думает совершить над нею насилие. «Какое странное, почти невероятное раздвоение. И однако ж так, он к этому был способен» [7, 160]. Это — из подготовительных мате­риалов.

Свидригайлов не лицемерит. Иначе бы его «сложность» была сложностью обычного мелкого мошенника. Но герой не мелкий, и не мошенник. Это личность трагическая. В нем идет борьба разных начал. «Холодно-страстен. Зверь. Тигр» [7, 164]. Но он не только таков. Он может быть заботливым. Способен строго, вплоть до самоубийства, судить себя.