Вероника Кузнецова - Дневник штурмана

За завтраком повар не улыбнулся, а мисс Фелисити не подала мне ложку. После утреннего потрясения месть влюблённой женщины показалась мне неуместной на этом корабле, мчащемся в неведомое. Моим первым побуждением было сделать вид, что ничего не произошло, и выпить кофе без сахара или даже вовсе его не пить, а удовольствоваться водой из броськиного графина. Но такая уступчивость грозила мне дальнейшими неприятностями. Нелепая финка, поощрённая моей робостью, примется досаждать мне по-крупному, а у меня не всегда будет достаточно благодушное настроение, чтобы воспринимать случившееся с должным юмором. Но и высказывать ей всё, что я могла сказать, мне не хотелось. Зачем позорить эту нескладную, но исполнительную и умелую женщину перед поваром? А если мистер Георгадзе, узнав о её проделках, догадается о тайных чувствах мисс гренадёра, то выйдет и вовсе очень плохо.

— Мисс Фелисити! — позвала я её. — Принесите мне, пожалуйста, чайную ложку.

Горничная, не торопясь, отправилась в кухню и принесла ложку. Я убедилась, что повара не видно, и сказала:

— Я надеюсь, мисс, что впредь мне не придётся напоминать вам о ложках, вилках и солонках. Следить за ними — ваша обязанность. Как бы вы ни относились ко мне лично, но всё-таки прошу вас изменить ваше поведение. Мы в полёте, и никому нет дела до наших симпатий и антипатий. И, кстати, хочу вас предупредить, что ваши действия начали привлекать внимание командира. Думаю, что нам обеим нежелательно втягивать в наши женские дрязги третье лицо.

Финка покраснела, произнесла: "Да, мисс", — и отошла, а я выпила сладкий кофе без удовольствия, но с чувством выполненного тяжкого долга.

В рубку я шла со странным ощущением, что кто-то незримо присутствует за моей спиной. Я даже оглянулась раза два, но никого не обнаружила. Наверное, мои нервы были сильно возбуждены после странного поведения Сергеевой, и теперь у меня начиналось нечто вроде мании преследования. К счастью, работа меня отвлекла, а уж моя теория взлётов даже заставила на некоторое время забыть о происшествии.

За обедом Серафимы Андреевны не было, и на мой вопрос мистер Уэнрайт ответил, что она больна и осталась в своей каюте. Пассажиры сидели примолкнувшие, и вообще за столом витало что-то тревожное. Мне кажется, каждый воспринимал (быть может, неосознанно) то, что творилось с Сергеевой, как первое предупреждение бесовской планеты. Это было только начало, а конец нам известен на примере «Мегаполиса» и «Молнии». Мысли мои на этом похоронном обеде приобретали всё более мрачный характер, и изменившееся поведение мисс Фелисити, подавшей мне всё необходимое и спрашивающей, не хочу ли я добавки, меня не утешило.

Весь день сегодня прошёл для меня сумрачно, как ни пыталась я избавиться от гнёта неприятных предчувствий. И теория моя кажется мне мёртвой, не имеющей решения, что довершает ощущение безысходности, и "чёрная запись" вспоминается очень нехорошо. Сейчас я сижу у себя в каюте за столом, пишу и стараюсь не смотреть по сторонам, но всё равно так и жду, что кто-то или выйдет из ванной, или выползет из-под койки, а то и вовсе возникнет из ничего вопреки данным науки. Запахнет серой, полыхнёт пламенем и появится рогатое двуногое парнокопытное, какое рисуют в детских книжках под именем чёрта.

Описать, что я испытала, входя в каюту днём, трудно, но можно, однако мои вечерние впечатления не поддаются перу. Удивительно устроен человек. Ну скажите, какая на космическом корабле может быть разница между днём и ночью? Искусственное освещение, за иллюминаторами одна и та же картина, лишь стрелки на циферблате часов передвигаются, да мы, земляне, по привычке называем время сна ночью, а всё остальное — утром или днём. Однако днём, когда я знала, что в рубке работают мои коллеги, в столовой гремит посудой повар и мисс Фелисити занята своим делом, а в отдалённой кают-компании, куда мне нет доступа, спорят учёные, я вошла к себе с очень большой тревогой, но в уверенности, что, если я закричу, то сбегутся все. А вечером, освободившись после вахты и передав её бортинженеру, я шла к себе совсем с другим ощущением. Это время считалось ночью, и мне не было дела до того, что за одной стеной от меня командир, за другой — мисс Фелисити и совсем рядом — остальные. Они были ближе, чем днём, но днём я не боялась так, как теперь. Мне чудятся шорохи, стуки, тени, а виновато в этом лишь встревоженное воображение, которое я не способна унять.

4 февраля

Ночью из-за своих переживаний я долго не спала. Я даже глаза боялась закрыть, чтобы не пропустить появления того, что так ужаснуло Серафиму Андреевну, а потом всё-таки заснула, и ничего со мной не случилось. Утром звонок разбудил меня как обычно, и я с отвращением вспомнила ночные страхи. Как по-глупому я поддалась галлюцинациями сумасшедшей женщины! Какие-то книги с блестящими страницами, чёрные записи, нечеловеческие фигуры, кровь, мертвецы, зло в себе и зло в своём мире, командир с двойной личиной… Если вспомнить весь этот бред, то становится стыдно за свой здравый смысл, не выдержавший испытания. Теперь мне нельзя даже обижаться на мистера Гюнтера за его убеждение, что женщин в опасные рейсы брать не следует. Правильно. Если все они такие же слабонервные, как я, то и не следует. И мистер Уэнрайт, как чувствовал, не желая брать в этот полёт штурмана моего пола. Знал бы он, как я вчера перетрусила, он проникся бы ко мне самым неподдельным отвращением. Ну, а теперь пусть Сергеева видит, что ей будет угодно, а я со своим временным помешательством расстаюсь навеки. Я спокойна, собрана, чётко выполняю свою работу, увлечённо думаю над теорией взлётов, а если это мне поможет, то я стану бесстрастна, как сфинкс, или, точнее, мистер Уэнрайт. Лучше быть замороженным механизмом, карикатурнейшим из англичан, чем дрожать ночью от страха, боясь закрыть глаза.

Так я рассуждала утром, приводя себя в порядок. В рубку я пришла, сохраняя военную выправку, и до самого завтрака чувствовала себя автоматом, у которого осталось лишь одно из человеческих чувств, нетрудно догадаться какое: восхищение Броськой.

— Мисс Павлова, можете идти на завтрак, но не слишком задерживайтесь, — произнёс первый штурман свою стандартную фразу.

— Есть, сэр! — откликнулась я очень чётко, я бы сказала, даже с некоторым шиком.

Мистер Форстер долго глядел мне вслед, и я решила впредь упирать не столько на чёткость, сколько на спокойствие, чтобы не смущать людей.

В столовой повар мне не улыбнулся, но зато поздоровался, впрочем, довольно сухо. Мисс Фелисити последовала его примеру. Это уже был прогресс, и я не исключаю возможности, что лёд тронулся именно благодаря моим выдержке и спокойствию.

На обратном пути… Всё было хорошо на обратном пути, но у меня вновь возникло чувство, что за мной наблюдают чьи-то внимательные глаза. В ушах раздался голос Серафимы Андреевны: "Я опять вижу книгу. Над ней кто-то склонился, но это не человек. Скоро в ней появится чёрная запись. Жди эту книгу". Мне показалось, что на меня повеяло могильным холодом, но я уцепилась за мысль, что должна быть спокойна и благоразумна, а не подчиняться глупым страхам, вызванным словами сумасшедшей и непомерно усиленным моей собственной фантазией.