Николай Греч - Черная женщина

- Пожалуйте поскорее к графине, - сказала ей поспешно вошедшая в кабинет горничная.

- Что это значит? Не сделалось ли с нею чего? - спросила Надежда в испуге: графиня несколько дней была очень нездорова.

- Ничего-с, - отвечала девушка, - только они-с получили какое-то письмо из Петербурга, прочитали и приказали просить вас как можно скорее.

Надежда полетела. Графиня, завидев ее, хотела встать с кресел, но не могла, упала на спинку и залилась слезами. Письмо выпало из рук ее.

- Что это с вами, maman! - вскричала Надежда. - Верно, худые вести из Петербурга.

- Нет, душа моя! Нет, друг мой! Не худые - отрадные, утешительные... Ты не сирота!.. Вот письмо... прочитай, что пишут мне о твоей участи... прежней и будущей. Наденька! Бог наградил тебя за любовь твою ко мне.

Надежда, не зная, что это значит, что с нею делается, взяла письмо и начала читать. Вышатин описывал в нем всю историю своего друга, брак его, несчастную кончину жены, судьбу дитяти, обстоятельства, заставившие Берилова назвать Надежду своею дочерью и не позволившие ему открыться графине, наконец открытие Кемского, что Надежда есть дочь его, дочь, оплакиваемая с минуты рождения. Прочитав письмо в первый раз, Надежда не поняла его, стала читать вновь - и завеса спала с глаз ее. Она побледнела, задрожала и с громким рыданием пала ниц пред образом.

Чрез несколько часов пришла она в себя: стала припоминать, размышлять, сравнивать, терла себе глаза, думая, что все это происходит во сне, спрашивала графиню, что с нею делается, потом бралась за письмо и повторяла то, что уже знала. Свет в глазах ее изменился; ей казалось, что она сама переродилась. Исчезло томительное чувство сиротства, одиночества, зависимости от людей. Она принадлежит отныне семейству, у ней есть свои, родные, у ней есть отец, и этот отец человек благородный во всех отношениях.

- А маменька? - повторяла она с чувством тоски и умиления. - Маменька! Ты была жертвою любви к моему отцу, ты не хотела пережить меня! Маменька! Теперь я тебя знаю! Я горжусь тобою! Маменька моя была такова, какою я ее себе воображала... нет, какою я не в состоянии была вообразить ее себе. Если б я была на нее похожа! Если б мой отец... - Все эти разнообразные чувствования, помыслы, страсти волновали попеременно и ум ее и сердце: она была в неописанном исступлении.

Графиня понимала ее восторги, но не могла удержаться от легкой укоризны.

- Теперь я не нужна тебе, Наденька! Теперь у тебя есть отец, есть имя, есть состояние.

- Maman! - закричала Надежда с выражением отчаяния. - Не говорите мне этого! Вы, вы дали мне жизнь, вы ее облагородили, усладили! Вам обязана я всем своим счастием, и если теперь мой отец найдет меня не недостойною своего имени, своей любви, кому я этим обязана? Вы будете всегда первою, первою в моем сердце, вы моя мать!

Она бросилась на колени пред графинею, взяла ее руки, осыпала их поцелуями, обливала слезами.

Надежда в тот же день написала к отцу своему: самыми нежными и благородными выражениями описала она ему свое сиротство, которого не могли усладить никакие блага этого мира, изобразила сладостное чувство детской любви, возникшее в душе ее не постепенно, а вдруг, во всем своем объеме, как прекрасный цветок, долго таившийся в своей оболочке, разверзается в мгновение от первого луча живительного солнца. Она горела нетерпением увидеть своего отца, которого давно уважала и любила, по сказаниям Ветлина, считала минуты до того блаженного мгновения, в которое заплатит этому благородному человеку за целые годы страданий в одиночестве, но не смела показать того своей благодетельнице, и от этого борения священных чувств природы с гласом обязанности и благодарности в ней возникла дотоле неизвестная ей жизнь, восторженная, напряженная; она иногда воображала себе, что лишается рассудка от столкновения разнородных ощущений. "Ах, если б Ветлин был здесь! - думала она. - Он помог бы мне растолковать самой себе это бурное волнение всех моих чувствований и мыслей; он вывел бы меня на чистый, небесный воздух из этой удушливой атмосферы недоумения и борьбы душевной!"

Графиня заметила беспокойство, тоску, принужденность Надежды и сама освободила ее из затруднительного положения. Не имея сил ехать в Петербург с своею питомицею, она решилась отправить ее без себя и объявила ей о том. Надежда отвечала слезами: и совестилась показать свою радость, и не умела скрыть ее. Напутствуемая благословением хранительницы своего детства, она поехала в сопровождении графининой домоправительницы.

В продолжение дороги она ничего не видала и не слыхала: не заметила даже, как переехала из Эстляндии на русскую землю, только считала станции и версты. На третий день въехала она в Петербург и остановилась в Ревельской гостинице. С пятилетнего возраста провела она всю жизнь свою в Эстляндии и за границею. Огромность, великолепие, блеск и шум столицы ослепили, оглушили ее, но не изумили, не восхитили; в ее душе была одна мысль: я приближаюсь к моему отцу. Отдохнув и переодевшись в гостинице, она бросилась с проводницею своею в наемную карету и полетела на Выборгскую сторону. Ей казалось, что она никогда не доедет.

- Скоро ли? Близко ли? - спрашивала она у старушки.

- Скоро, скоро, барышня! - отвечала та. - Вот Троицкий мост, Петербургская сторона, Самсониевский мост, а тут и есть!

С.-Петербург

LVI

Кемский также терзался сладостным нетерпением: порывался сам ехать в Ревель, но боялся разъехаться с Надеждою, не смел просить графиню, чтоб она привезла или прислала к нему дочь, и желал, чтоб она догадалась сама. Он написал Надежде ответ, в котором отражалась вся душа его, но этот ответ уже не застал ее. В ожидании ее приезда он устроил для ней комнаты, в которых жил Берилов; над письменною конторкою повесил портрет Наташи, смятый французскою пулею. Графиня предуведомила Кемского, что отправляет к нему дочь его, но детская любовь опередила почту.

Алимари сидел в саду на скамье, подле любезных своих могил, и питался живительными лучами солнца. Кемский в раздумье расхаживал по комнате. Раздался на улице звук едущего экипажа. Сердце его сильно забилось. Звук утих, когда карета взъехала на немощеный двор. Слышится - отворяют дверцы, опускают ступеньки. Он остановился с трепетом. Растворяется дверь комнаты. В ней появляется женщина в шляпке и вуале; она останавливается, поднимает вуаль, вглядывается в него.

- Наташа! - восклицает Кемский и заключает дочь свою в объятия.

Годы страданий, жестокие утраты, тяжкие раны сердца - все было забыто в это блаженное мгновение, все заглажено, вознаграждено одним взглядом! Молитва, усердная, общая молитва счастливого отца, счастливой дочери - не красноречивая, но доступная и приятная вечной благости, заключила торжество отрадного свидания.