Олдос Хаксли - Шутовской хоровод

— Странно устроены люди, — сказал он после одной из пауз. — Очень странно. Даже представить себе невозможно, до чего они странные.

Гамбрил рассмеялся.

— Ну, о человеческой странности я имею очень ясное представление, — сказал он. — Все люди странные, причем нормальные почтенные буржуа обычно бывают страннее всех прочих. Как они ухитряются жить подобным образом? Иногда просто удивляешься. Как я подумаю о всех моих тетушках и дядюшках… — Он покачал головой.

— Может быть, это потому, что я совсем не любознателен, — сказал Шируотер. — Очевидно, нужно быть любознательным. Я только теперь понял, что я был недостаточно любознателен в отношении людей. — Частности, личные и животрепещущие, начали высовываться из-под туманного покрова обобщений, как кролики из норок на опушке леса; Гамбрил очень ясно представил себе эту картину.

— Безусловно, — поощрительно сказал он. — Безусловно.

— Я слишком много думаю о работе, — продолжал Ширу-отер, хмурясь. — Слишком много физиологии. Но есть еще психология. У людей есть сознание, не только тело… Нельзя ограничивать свои интересы. Чересчур ограничивать. Сознание людей… — На мгновение он замолк. — Я могу представить себе, — снова заговорил он тоном человека, рассматривающего какой-то гипотетический случай, — я могу представить себе человека, настолько поглощенного психологией какого-нибудь другого человека, что он больше ни о чем не может думать. — Теперь кролики готовы были окончательно вылезти наружу.

— Этот процесс, — произнес Гамбрил из глубины своего тепленького болотца шутливым тоном умудренного опытом пожилого человека, — принято называть влюбленностью.

Снова наступило молчание. Шируотер прервал его, заговорив о миссис Вивиш. Три или четыре дня подряд он обедал с ней. Он хотел, чтобы Гамбрил рассказал ему, какова она на самом деле.

— Мне лично она кажется очень своеобразной женщиной, — сказал он.

— Не более своеобразная, чем все прочие люди, — с раздражающим спокойствием сказал Гамбрил. Забавно было смотреть на кроликов, повысыпавших наконец из норок.

— Никогда в жизни я не встречал такой женщины.

Гамбрил засмеялся.

— Вы сказали бы это о любой женщине, которая заинтересовала бы вас, — сказал он. — Вы же до сих пор не знали женщин. — Он, Гамбрил, знал гораздо больше о Рози, чем знал или будет когда-либо знать Шируотер.

Шируотер погрузился в размышления. Он думал о миссис Вивиш, о ее прохладном бледно-голубом взгляде; о ее смехе, тихом и ироническом; о ее словах, пронизывающих ум, зарождающих в нем неведомые дотоле мысли.

— Она меня интересует, — повторил он. — Расскажите мне, какова она в действительности. — Он подчеркнул «в действительности», точно между кажущейся и реальной миссис Вивиш была огромная разница.

Большинство влюбленных, подумал Гамбрил, воображают, будто их возлюбленные обладают какой-то скрытой реальностью, которая не имеет ничего общего с тем, что они видят ежедневно. Они влюблены не в человека, а в продукт своего воображения. Иногда эта скрытая реальность действительно имеется; иногда она не отличается от видимости. Когда у них открываются глаза, это и в том и в другом случае бывает ударом.

— Не знаю, — сказал он. — Откуда мне знать? Узнавайте сами.

— Но вы знали ее, вы хорошо ее знаете, — тревожным тоном сказал Шируотер.

— Не настолько близко.

Шируотер шумно вздохнул, как спящий кит. Состояние у него было беспокойное, и он не мог сосредоточиться. В его сознании царил полный хаос. Как будто где-то в глубине произошло извержение вулкана, и спокойная ясность была нарушена. Эта нелепость, именуемая страстью, — он всегда считал ее бессмысленной, ненужной. Достаточно небольшого усилия воли, чтобы прекратить ее. Женщины существуют лишь на полчаса в сутки. Но она рассмеялась, и его покой, его беспечность исчезли безвозвратно. «Я могу представить себе, — сказал он ей вчера, — я могу представить себе, как я бросаю работу, бросаю все на свете ради того, чтобы бегать за вами». — «Думаете, мне это доставит удовольствие?» — спросила миссис Вивиш. «Это смешно, — сказал он, — это почти позорно». А она поблагодарила его за комплимент. «И в то же время, — продолжал он, — у меня такое чувство, что это стбит того. Может быть, это даже единственная стоящая вещь». Его смятенный ум кишел новыми мыслями.

— Очень трудно, — сказал он после паузы, — устраивать свою жизнь. Невероятно трудно. Мне казалось, что я устроил ее так хорошо…

— Я никогда ничего не устраиваю, — сказал позитивный философ Гамбрил. — Я беру жизнь такой, какова она есть. — Не успел он произнести эти слова, как им овладело отвращение к самому себе. Он внутренне встряхнулся; он выбрался из болотца собственного «я». — Возможно, было бы лучше, если бы я сам устраивал свою жизнь, — добавил он.

— Воздайте кесарево кесарю, — сказал Шируотер, как бы разговаривая с самим собой, — и Богу, и полу, и работе… Все должно быть на своем месте. — Он вздохнул. — Все должно быть в должной пропорции. В пропорции, — повторил он, точно в этом слове заключалась магическая сила. — В пропорции.

— Кто тут говорит о пропорции? — Они обернулись. На пороге стоял Гамбрил Старший, приглаживая свои взлохмаченные волосы и крутя бородку. Его глаза весело щурились за стеклами очков. — Разговариваете об архитектуре, вторгаетесь на мою территорию? — спросил он.

— Это Шируотер, — ответил Гамбрил Младший и объяснил отцу, кто такой его гость.

Старик сел на стул.

— Пропорции, — сказал он. — Я как раз думал о них по дороге домой. На лондонских улицах, где пропорции вообще отсутствуют, невольно думаешь о них. Невольно тоскуешь о них. Здесь есть такие улицы… Господи Боже мой! — И Гамбрил Старший в ужасе воздел руки. — Когда идешь по ним, впечатление такое, точно слушаешь кошачий концерт. Сплошной беспорядок и бессмысленные диссонансы. Была у нас одна улица, похожая на симфонию Моцарта, — и посмотрите, как деловито и с каким восторгом ее сейчас разрушают. Через год от Риджент-стрит камня на камне не останется. Будет только груда громоздких, уродливых строений ценой в три четверти миллиона каждое. Концерт циклопических котов. Вместо порядка омерзительный хаос. Мы не нуждаемся в нашествии варваров: они здесь, в самом сердце нашей столицы.

Старик остановился и задумчиво подергал бородку. Гамбрил Младший сидел молча, покуривая; и молча же Шируотер вертел и переворачивал внутри своей огромной круглой черепной коробки горестные мысли о миссис Вивиш.

— Меня всегда поражало, — снова заговорил Гамбрил Старший, — насколько люди невосприимчивы к окружающей их гнусной и нестройной архитектуре. Представьте себе, например, что все духовые оркестры безработных ветеранов войны, уныло играющие на всех углах, вдруг станут исполнять вещи, состоящие из сплошных бессмысленных и уродливых диссонансов: да ведь первый же полисмен прогонит их, а второй арестует, а прохожие попытаются расправиться с ними судом Линча по дороге к ближайшему участку. Это будет взрыв всеобщего негодования. Но когда на углах тех же улиц подрядчики воздвигают колоссальные дворцы из стали и камня, не менее отвратительные, глупые и негармоничные, чем десяток трубачей, из которых каждый играет в своем ключе свою мелодию, тогда никто не возмущается. Полиция не забирает архитектора в участок; пешеходы не побивают камнями строительных рабочих. Никто ничего не замечает. Это ни на что не похоже, — сказал Гамбрил Старший. — Это совершенно ни на что не похоже.