Александр Громовский - Феникс

Потерял, себя ты потерял.

Ты покинул берег свой родной,

А к другому так и не пристал..."

Удивительно, какой емкий, точный смысл заключен в этих простых словах песни. Это же про нас. Стоящих на расшарагу...

Он встал с мягкого кресла. Проходя мимо каскада полок и лаская взглядом корешки книг, он встретился с глазами прапрадеда. Старинная фотография конца девятнадцатого века, выцветшая желтовато-коричневая сепия, хранилась в семейном архиве отца как величайшая редкость. Георг привез ее сюда, возвратясь из очередной побывки на родине. Прапрадед Макар на ней был отображен столетним седобородым старцем с георгиевскими крестами на груди.

Георг сел в свое рабочее вращающееся кресло, облокотился о стол, невольно принимая позу человека, изображенного на фото, и стал смотреть в далекое прошлое. Его охватило странное чувство, будто он смотрит на свое отражение, и видит, каким он будет через пятьдесят лет. Если, конечно, доживет. Впрочем, Георг с самого детства верил в свой долгий полет. И все же, в облике далекого предка было что-то чужое, непонятное, необъяснимое словами.

Станичный атаман Макар Колосов с покойным достоинством восседает на крепком, красивом стуле, левая рука опирается на край стола. На столе громоздятся книги, стоит горшок с высоким комнатным растением с длинными узкими листьями. За спиной прапрадеда - большое окно. Оттуда бьет яркий свет потустороннего мира, так что детали заднего плана утопали, растворяясь в некой солнечно-мистической белизне. Этот, гарсиамаркесский мистический свет, подобный тому, что освещал бессмертного старца Мелькиадиса, особенно интриговал Георга. Что там, за окном?

Предок в упор смотрел на своего далекого потомка, словно бы вопрошая, в ладу ли с совестью живешь? все ли ты сделал для своего государства? Макар истинный воин, честно воевавший за Веру, Царя и Отечество, имел права спрашивать. Вот что было главным в этом образе - уверенность! Уверенность в правоте своей жизни. Уверенность, что не напрасно ее прожил. Он твердо, без колебаний, был уверен, что Бог есть, что Россия - самая могущественная страна в мире...

Георгу особо похвастаться было нечем: ни твердой верой в Бога, ни определенностью жизненной позиции, ни ратными подвигами, ни даже потомками; и он стыдливо отвернулся, подошел к мольберту, на котором стояла его последняя картина, почти законченная. Почти, потому что над картиной, в принципе, можно работать до бесконечности. Пока не испортишь ее. Если в скульптуре надо отсечь все лишнее, то в живописи, где идет не отсекание, а прибавление, наслоение мазков, главное - вовремя остановиться.

2

В последние годы уходящего века в творческой вселенной Георга шла борьба двух, а может быть, и нескольких направлений. В графике он воплощал образы если не абстрактные, то очень близкие сюрреализму. В работах же маслом он отдавал предпочтение старой школе реалистической живописи. Однако Георг не любил дежурных бездушных пейзажей или другой крайности - грязных выплесков подсознания. В картине, считал он, обязательно должна биться мысль, озаряемая высокими идеями. Идеями добра, красоты, гармонии, образами невысказанных желаний, не воплотившейся мечты. Очень желательно, чтобы картины твои излучали добрую энергию.

В своих работах он, скорее, был склонен к символизму. Ибо вся наша жизнь - символ. Впрочем, он старался не обзывать свою творческую манеру каким-нибудь "измом". Георгу хотелось через реализм, имея его в основе, как фундамент, выйти на какие-то новые рубежи. Но вот на какие именно рубежи, он не представлял. Однако трудно добиться впечатляющих результатов, когда не знаешь, чего ты собственно хочешь... Не то чтобы он разуверился в реализме, но все чаще накатывало на него черная полоса творческой неудовлетворенности. Он чувствовал себя лошадью, скованной упряжью, ведомой педантичным возницей, требовавшего неукоснительного соблюдения правил уличного движения. Но как хотелось, Боже! как хотелось сбросить с себя эту надоевшую упряжь и вольным скакуном мчаться по бескрайней степи, презрев все правила движения.

- Зря я приехал сюда, в Прибалтику, со своим реализмом, - жаловался Георг. - Они не воспринимают серьезно мои работы.

- В чем же дело, - говорил его знакомый, художник С***. - Перейди на авангард. Многие художники прошли путь от строго реализма до абстракционизма: Пикассо, Сальвадор Дали... ну и многие другие, из современных - Шерстюк... да несть им числа. Я понимаю тебя. Само время требует новых форм. Я прошел через это еще десять лет назад и теперь прекрасно себя чувствую. А ведь был близок к самоубийству...

Сказанное было правдой. Георг помнил старые работы С*** - серию портретов в стиле соцреализма: мрачные краски, тяжелые, грубые мазки. Во всем этом чувствовалась какая-то кондовость беспросветная. И вдруг С*** выставил полотна, поразившие всех, в том числе и Георга, наполненностью светом, смелыми цветовыми решениями, нестандартностью образов. Новую манеру С*** нельзя было с определенностью зачислить в какой-то ряд известных уже течений. Абстракт не абстракт, от реализма остались лишь основы, но добротные. Нечто, созвучное узорам камня. А нужно ли вообще определять полочку для таланта. А С*** был, несомненно, талантлив. Он сумел вырваться на тот самый простор, о котором грезил Георг.

- Попробуй себя в авангарде, - посоветовал С***.

- Не знаю... - удрученно ответил Георг. - Ты понимаешь, я не могу заставить себя рисовать НЕПРАВИЛЬНО. А точнее сказать, не умею. Боже! если бы ты знал, как я иногда завидую примитивистам.

- Еще бы, наивным многие завидуют. Чистый талант, не скованный никакими канонами... А вообще-то, то, что ты называешь неправильностью, вовсе таковой не является. И вообще, что есть правильность? Тебе нравится автопортрет Ван Гога?

- "Им восхищаюсь, не доходя до идолопоклонства", - щегольнул Георг цитаткой из "Улисса".

- Прелестно! Но разве он сделан по классическим законам Леонардо? И, тем не менее, это настоящее искусство. Вспомни, что говорил Гете: если художник нарисует, например, мопса в точности, каков он есть, то будут два мопса, а искусства не будет. Ты слишком прямолинеен, тебе не хватает поэтичности. Учись у тех же примитивистов. И не отчаивайся. Больше работай, меньше кисни, возьми и мажь...

- Легко сказать - мажь. Смеешься, да? Это ведь только обыватель думает - мажет, мол. А на самом деле - ни хрена подобного! Я пробовал "мазать", так, эксперимента ради, ведь делают же люди, почему я не могу? И ты знаешь, мне стыдно стало, у меня НИЧЕГО НЕ ПОЛУЧИЛОСЬ! В картине абсолютно не было души... По-видимому, я не умею абстрактно мыслить. Очевидно, я могу мыслить только конкретно. Реалистическими образами. Даже моя графика в стиле "сюрр", по сути, не что иное, как калейдоскоп реалистических образов, механически связанных. А вот переплавить их, синтезировать в нечто надреалистическое, я не могу, хоть убейся! А может быть, я бездарен? Скажи мне, С***, я бездарен? Только честно, по гамбургскому счету.