Журнал «Если» - «Если», 2009 № 03

— Послушай, Игрун, все хочу спросить, — жарко задышал он мне прямо в лицо, — когда с твоими дьяволами разберутся, что ты будешь делать без дьяволов? Опять в простые водовозы подашься?

— Серёга, у тебя все нормально? — грозно крикнул сзади Володька Смешнов.

— Все в порядке! — хором ответили я и Морзи, и мне наконец удалось убраться из бара. В последний момент я заметил, что у Морзи под глазом тоже фингал.

Но и в собственной комнате не было мне покоя. Тут же, будто ждал рядом, проявился мой спецагент. Опять уселся в мое любимое кресло и молча уставился на меня. Я сел на диван напротив, сказал:

— Завтра я вам закажу еще одно такое же кресло. А то это все время занято.

А он все держал паузу. Сам был на себя не похож — мрачен, обеспокоен, удручен и вроде задумчив. Я физически ощущал, как ему хочется укрыться под своей незамысловатостью, но ее как раз не было, подевалась куда-то.

Потом он спросил простуженным голосом:

— Понимаете, что это такое?

А чтоб понятнее было, сделал пару кругов указательным пальцем.

Я изобразил глазами вопрос. Единственный во всей этой команде я ощущал восторг и подъем.

— Понимаете, что вокруг происходит? Кризис! Кризис, которого не должно быть в принципе! Кризис, причины которого непонятны! Психологи наши все с ума посходили, потому что такого просто не может быть. И по нашим каналам передают: у американцев то же самое.

— Могли бы и у меня спросить.

— Нет, вам я не верю. А у Европы все хорошо. А? Вот интересно! У нас с американцами рядом все плохо, а у них все хорошо. Знаете, что они собираются сделать? Официальной причиной объявят групповой алкоголизм, нас всех снимут отсюда ближайшим же бортом, а на Земле станут нам всем показывать кузькину мать, длиннющий такой сериал будет, длиной во всю жизнь. А?

Ни слова про мою последнюю встречу с Ити, запись которой он наверняка просмотрел и наверняка ничего не понял. Он говорил про то, что у него болело, говорил доверительно, так, наверное, как никогда и ни с кем не говорил за все время своего спецагентства. Он считал нас единственными адекватными людьми на всем этом чертовом Марсе, если не считать европейцев, но те от нас далеко.

— А неофициальная, реальная причина, знаешь, какая? Она тебя не обрадует. Дьяволы твои — вот причина!

— Что-о?!

— Уж не знаю, как они это вычислили, но там есть очень толковые аналитики, — он ткнул пальцем в пол. — Так что до выяснения установление контакта с этими твоими ребятами откладывается. Они каким-то образом очень нехорошо на нас действуют. Причем считается, что действуют через тебя. Я тебе говорил, что они не так уж и безопасны?

— Что за чушь! — сказал я.

Государственные аналитики, какими бы толковыми, какими бы высоколобыми они ни были, работают принципиально неправильно, именно поэтому у них такой высокий процент ошибок. Их задача — прогноз, их задача — объяснение непонятного, объяснение любой ценой, даже если это противоречит принципу отказа от объяснений, о котором я уже говорил: «Не придумывай объяснений эффекту, если у тебя недостаточно информации». Сколько бы у них ни было информации, все равно объяснение должно быть, им за это платят деньги. Поэтому в негативное влияние дьяволов на людей, да еще через мою скромную персону, я ни на секунду не поверил.

Вдобавок у меня было свое собственное объяснение. Оно тоже противоречило тому принципу, но я, по крайней мере, ни с кем своими мыслями не делился. Я считал, что в кризисе, по крайней мере, в кризисе на нашей базе, виновато двоемыслие, виновато скрытое наличие спецагента (или даже спецагентов, ведь агентств у нас много), о котором все знали и о котором никто не знал. Это объясняло ситуацию у нас, это объясняло ситуацию на Пойнте… И это объясняло ситуацию с европейцами, потому что объединенная команда из многих стран в принципе не могла иметь спецагентов — их госбезопасности были объединены чисто формально, и каждая госбезопасность следила за всеми остальными в четыре глаза, чтобы не дай бог что. Я понимал, что информации мало, но такое объяснение меня вполне устраивало. Может быть даже, так оно и было на самом деле.

Так что версия о дурном влиянии дьяволов больно меня зацепила. Я тоже заоткровенничал, тоже собрался выложить Никите Петровичу все, что я про дьяволов знаю, про то, что они читают мои мысли, про то, что я установил с ними контакт, про все, даже про завтрашний праздник для дьяволенка, но в самом начале моей исповеди он меня оборвал.

— Не надо, — поморщившись, сказал он. — Я тебе все равно не поверю, так что зачем. А даже если и поверю, тебе никто не поверит там. — И снова ткнул пальцем вниз. — Я чего вообще пришел-то? — сказал он, помолчав в пол. — Решение есть. Поверь, не мое решение. По нашим данным, что-то у них готовится, и нам очень надо узнать, что именно. Поэтому завтрашние твои планы резко меняются.

— Как это?

— Воду американцам завтра повезет другой человек, а ты на второй танкетке поедешь на встречу со своим дьяволом. Одно условие — ты поедешь не один.

— Нет!

— Да, и это не обсуждается. Существует такая вещь, как приказ. Даже для тебя. Напарник потом расскажет все, что видел, так что соврать тебе не удастся.

— Кто поедет?

— Я хотел бы, чтоб ты взял вполне определенного человека, но ты имеешь право выбрать сам, кого захочешь. Пусть только придет ко мне на инструктаж — что делать, приходится раскрываться. Прикрытие начинает терять смысл.

— Подождите, я сейчас, — сказал я и вышел.

Володька сидел за столом и пытался что-то читать. Вид у него был ужасный. Увидев меня, напрягся.

— Завтра едешь со мной. Абсолютно трезвый. Сейчас инструктаж будет.

— Ага, — хрипло сказал Володька, смешно вытаращив глаза. Я быстро вышел.

Перед тем как пойти к Володьке для инструктажа, Никита Петрович кисло хихикнул и сказал с горечью:

— Значит, говоришь, круче, чем высадка на Луне?

Володька встретил меня, как и договаривались, у транспортного тамбура. Он был совершенно трезв, но напряжен сильно. Мы забрались в танкетку, моя, уже загруженная кислой водой, стояла чуть поодаль, ее новый водила, мой начальник, первый водист Игорь Сташевич, ругая всех и вся, ждал, когда мы уедем, чтобы через полчаса после нас отправиться к Пойнту.

Как только тронулись, я сразу почувствовал — что-то не то. Вроде все как всегда, но что-то не так. Может, думаю, другая машина, не привык еще. Но вышли на песок, и я сразу понял, в чем дело. Именно все как всегда.

— Володь, — спрашиваю, — ты случайно не знаешь, почему машина тяжелая? Ведь мы воду не везем.

— Случайно знаю, — говорит. — Там специальная аппаратура съемочная, с шестого уровня. Ее ни отключить нельзя, ни экранировать, вообще ничего нельзя сделать. Пусть тебе хоть атомный взрыв, все равно снимать будет.