Сергей Михайлов - Стрела Аримана. Антология российской фантастики

— М-да, и в центре лабиринта — страшное чудовище Минотавр… Простите, я забыл, что вы давно закончили университет. Но вы, звездолетчики, знаете, что такое миллионы световых лет.

— Представляем! — выкатил грудь Безупречных.

— Ну, батенька, представить-то это трудно… Так вот, по теории вашего астронавигатора, между сопряженными точками пространства кроме больших расстояний существуют и другие, сопряженные им, стремящиеся к нулю.

— Значит, кроме истинного расстояния между нашим Солнцем и, скажем, туманностью Андромеды есть еще какой-то «как бы» переход?

— Истинно и то и другое, если теория верна, разумеется. Это — две стороны одного явления. К сожалению, на условия перехода в работе дан только намек. Может быть, у вас, в Звездном предприятии, есть какие-либо бумаги Петрова-Степного?

— По-моему, этот шалопай, извините меня, Борис Африканович, я с ним общался побольше вашего, кроме гарцевания на своем жеребце ничем не интересовался.

— Дался вам этот жеребец! Да, — тут Борис Африканович повернул голову к академику, — может быть, он писал, будучи студентом? И не решался внести это в свою работу? Вы же сказали, как ее встретили ваши коллеги!

— Разве что стишки, — снова выдал Безупречных — в его глазах это было самым несерьезным занятием.

— Василий Севастьянович, человек пропал, может быть, погиб, — остановил его начальник.

— Нет, батенька, сколь мне известно, поэзией он не баловался, у него было достаточно живое воображение для математика. И поискать стоит. Многие его сокурсники работают у меня. Один уже доктор — очень старательный и благополучный молодой человек… Стоит, очень стоит подумать, — он крепко потер ладонями виски, словно массируя их. — Вернемся к делу. Если теория верна, — а я тут размышлял, кое-что подработал — получается очень похоже — и исчезновение корабля, и посадка. Пока это единственное объяснение.

Через четыре дня секретарша доложила начальнику Звездного предприятия, что его хочет видеть некто Зерогов — интересный мужчина, с бородкой, под пятьдесят.

— Зовите, ради бога! — отодвинув бумаги, необычно заторопил начальник. И элегантно-взбалмошный Зерогов не заставил себя ждать. Блеснув лукавым взглядом донжуана по расплывшимся прелестям Анны Ивановны, он проследовал в кабинет. Впрочем, войдя, он сразу притушил блеск глаз, чему, вероятно, способствовали опущенные шторы.

— Здравствуйте, Борис Африканович! Вы тоже опасаетесь нашего беспощадного светила!

— Рад видеть вас, Измаил Алексеевич, садитесь.

Академик с размаху бросился в кресло, покачался, пробуя упругость сиденья, и блаженно вытянул ноги. Потом встал и передвинул его поближе к креслу хозяина.

— Итак, сегодня посадка. Если не ошибаюсь — в восемнадцать. Не ошибаюсь? Превосходно! Мне бы хотелось вместе с вами встретить корабль — нужно без промедления снять показания кое-каких датчиков. А главное — увидеть людей. Улажено? Отлично! Я не оторвал вас от дел? Видите ли, терпеть не могу телефонных свиданий. И жесткого планирования дня. Поэтому — без предупреждения. Да и что греха таить — у вас здесь бездною пахнет, обожаю сей запах! Итак — в нашем распоряжении еще четыре часа. Кстати, какая прелестная у вас секретарша! Я бы здесь за себя не поручился.

— Измаил Алексеевич, бога ради, уберите руку с этой кнопки!

— Что, это кнопка экстренного запуска в космос всего вашего романтического учреждения? И потому она расположена так удобно прямо на столе? — Зерогов быстро убрал со стола нервную руку.

— К счастью, нет — усмехнулся Борис Африканович, — все несколько проще — когда я жму на нее, у секретарши раздается звонок и там слышно все, что мы здесь говорим. Непонятно только, почему она не напомнила нам о нажатой кнопке.

Теперь уже начальник держал палец на белом пупырышке.

— Ах, Борис Африканович, — раздался смущенный голос, еще более томный, чем обычно, — я отлучалась и ничего., что касается меня, не слышала…

Странно, но, по отзывам коллег, академик Зерогов рассеянностью не отличался.

— Борис Африканович, насколько я помню, сейчас будет последний сеанс связи перед посадкой. Нельзя ли поприсутствовать? Честно говоря, из-за этого я и прикатил в такую рань — взыграло ретивое!

— Бога ради!

— А все-таки я кое-что нашел из работ Петрова-Степного! Оказывается, еще в курсовой он проталкивал эту идею. Вел их тогда, к сожалению, не я. Есть там одно крайне любопытное рассуждение о времени.

— И как была оценена работа?

— О, должным образом! Через всю страницу было расчеркнуто: «Бред! Идеализм!» Очевидно, писавший это понимал материализм только в текстильном смысле.

— Даю «Арзамас- 2», - без предупреждения прокатилось по кабинету.

— Вам видно, Измаил Алексеевич?

— Хорошо, хорошо, только чуть развернусь!

На экране показался бородатый командир корабля.

— Когда только успел обрасти, — торопливо удивился начальник предприятия и подался вперед — что-то еще неуловимо изменилось в чертах командира.

— Сегодня только девятые сутки? Что же, похоже на то… — пробормотал про себя Зерогов.

— Докладываю, Борис Африканович, — системы в порядке, люди здоровы. О потере Петрова-Степного уже докладывал. Мы ему обязаны многим. Говорить об этом тяжело. Подробно изложу в рапорте.

— Борис Африканович, разрешите задать вопрос командиру.

— Пожалуйста, Измаил Алексеевич. — И, к экрану: — Иван Лукич, с вами будет говорить академик Зерогов.

— Ну-ну — какой там разговор, у вас дела. Так, просто вопрос — какое сегодня число по вашему счету?

— Шестнадцатое июля, — и он назвал год, — а по вашему?

— Пятнадцатое. Спасибо, не смею задерживать. До встречи на Земле.

Экран погас. Борис Африканович собрался с мыслями и забарабанил пальцами по мягким подлокотникам.

— Не понимаю… Хорошо, во время этого провала они могли потерять день. Но почему он назвал будущий год? Неужели оговорился? Или вправду что-то с психикой? И эта окладистая борода…

— Которой не было при старте, не так ли? Дорогой Борис Африканович, за этим-то я и пришел — теперь я убежден, что наш Петров-Степной прав. Командир не оговорился. И с психикой у него превосходно. Так сказать, полный порядок, как любит говорить ваш заместитель. Дело гораздо проще, впрочем, наоборот, — неизмеримо сложнее. В этом провале, переходе — черт его знает, как все это потом назовут! — был другой ритм времени.

— Петров-Степной такую возможность предвидел?

— Да.

— Значит — провел эксперимент?

— Уверен, что нет. Точка перехода была случайной.

— Время. Пора в машину.

Они прошли мимо вспыхнувшей Анны Ивановны, причем Измаил Алексеевич был награжден таким движением ресниц, что потолок пошел кругом, и, если бы не надежная рука Бориса Африкановича, он бы мог пойти не в ту сторону.