Святослав Логинов - Фантастика, 2005 год

— Они мыслят, надо сказать, масштабно. Но какими средствами…

— Не менее масштабными. Слушайте внимательно. Вы представляете, какая часть продукции и торговли находится под их контролем, иными словами — принадлежит им?

— Точно не интересовался, но думаю — не меньше половины.

— Шестьдесят пять процентов с десятыми, если угодно.

— М-да. Впечатляет. Ну, а дальше?

— Отсюда вытекает их план. Принципиально нового в нём, пожалуй, мало, но… Короче говоря, это забастовка. Прекращение производства, оказания услуг, торговли, колоссальный локаут в мировом масштабе — и полное отсутствие у властей средств принудить их вернуться к нормальной деятельности. Никто не знает точно, кроме них самих, какая часть генералитета внешних и внутренних войск и органов правосудия куплена ими, но и тут у них больше половины. А кроме того, они, в отличие от властей, умеют пренебречь внутренними противоречиями для решения глобальных задач, в то время как наши общественные и политические верхи…

— Да, это понятно. Мне неясно другое: при чём тут вы, ваш отец, ваши предприятия, наконец?

— Неужели это так трудно понять?

— Обождите секунду… Ага. Не опасаются ли они, что в данном случае вы смогли бы сыграть роль своего рода штрейкбрехеров? Не поддержав их… Так?

— Почти точно. Они знают, что отец с самого начала был принципиально против этого замысла. Потому что наш дом совершает все дела строго в рамках закона. Я не имею в виду налоговое законодательство (тут на губах её промелькнула улыбка), но мы не монополисты и не наркоимператоры. И ещё и по той причине, что их проект неизбежно приведёт к беспорядкам — это же по сути дела смертный приговор для миллионов людей, — а беспорядки — к жертвам. А папа всегда был против жертв, в особенности человеческих.

— Но что практически мог бы сделать ваш отец, чтобы противостоять им? Не переоценивают ли они его… ваши возможности?

— Вы ведь поняли: они контролируют шестьдесят пять процентов…

— Разумеется.

— Так вот, остальные тридцать пять — это мы. Могу даже сказать: сейчас это — я. То есть в моих руках — половина их совокупной мощи. И при этом у меня нет разногласий с самой собой, а у них всё-таки есть, пусть и на время отложенные.

— Да, вы действительно серьёзный противник. Но ведь если вы, кем бы ни считались номинально, на деле всего лишь взбалмошная дамочка, я хочу сказать, конечно, — если они так считают, то до поры до времени они должны не только мириться с вашим присутствием, но даже радоваться тому, что их человек, ваш супруг, сможет беспрепятственно осуществлять перевод ваших мощностей на их рельсы, так сказать…

— Вы совершенно правы — вернее, были бы правы, если бы они так считали. Но вся беда, дин Сорог, в том, что они прекрасно знают подлинное положение вещей, и на мой счёт у них нет никаких иллюзий.

— Это плохо. Откуда, каким образом?…

— Дин Сорог, вы женаты?

— Я?! Господь уберёг. При моей специальности это противопоказано.

— В самом деле? Хотя конечно. Знаете, как говорится, самый опасный вор — домашний. От человека, живущего под одной крышей с вами и пользующегося всеми правами члена семьи, ничего нельзя скрыть надолго — в особенности если он предпринимает усилия для того, чтобы быть в курсе всех дел — и обладает в таких делах немалым опытом. А Лимер именно таков. Мой муж, хотела я сказать.

— Я понял.

— Муж — и единственный мой наследник. Детей у нас нет.

— Гм. Сильный аргумент. А почему бы вам не написать завещание в… не знаю, в чью пользу, хотя бы какого-нибудь Фонда, и не объявить об этом всем и каждому? Думаете, его опротестуют?

— Нет. Его просто никто не увидит — ни у адвоката или нотариуса, ни даже у меня дома. Объяснят это как одно из моих вздорных заявлений — а я их делала немало, по уже известной вам причине. А я, как и папа, не хочу, чтобы по моей милости гибли люди. Я имею в виду того же адвоката — он, на его беду, порядочный человек, другого папа и не потерпел бы. Теперь понимаете, почему мне лучше не рассчитывать на защиту мужа?

— Выходит, вам нужна защита от него?

— Нет. Его я не боюсь. Хотя и продолжаю обитать под одной крышей с ним, делая вид, что ни о чём не догадываюсь — во всяком случае, до конца. Да, приказ был отдан именно ему — но не для того, конечно, чтобы он выполнил всё своими руками. Он скорее теоретик ликвидации, но для исполнения у него кишка тонка — простите за оборот речи. Вот подготовить и организовать, проследить, оплатить — это его стихия.

— Интересно, из каких денег?

— Да из моих, конечно же. Я сама должна оплатить моё убийство; у них это считается верхом остроумия — и целесообразности.

— А откуда у вас возникло такое впечатление о нём? Вам что-нибудь стало известным о…

— А вы думаете, мой папа умер своей смертью?

— Чёрт! Извините, но не с этого ли следовало вам начать? Мы тут говорим вокруг да около, а если у вас есть доказательства, то…

— Доказательства? Откуда, хотела бы я знать?

— Тогда на каком основании вы делаете заявление…

— Это не заявление, это умозаключение. Мне известен только один факт — но его, я думаю, достаточно.

— Что за факт?

— На отца был выпущен Бревор. Факт совершенно достоверный. И вот теперь его же подрядили, чтобы разделаться со мной.

— Бревор?…

— А вы думали, почему я так стремилась заручиться именно вашей помощью? Бревор, дин Сим, именно Бревор!

— Вот оно как, — только и смог произнести я. И через мгновение добавил: — Хорошо. Вы меня заинтересовали. Теперь мои условия: отсюда вы не выйдете до тех пор, пока вопрос не закроется. Не беспокойтесь: я гарантирую вам комфорт, хотя и не такой, наверное, каким вы пользуетесь дома. Но там сейчас, видимо, опасно, а тут надёжно защищено. Приемлемо это для вас?

Она сказала после секундного колебания:

— Согласна. Он дал мне три дня — столько я вытерплю. Это всё?

— Есть и второе условие. Что вы там говорили о гонораре?…

Значит, Бревор. Весёленькая ситуёвина: Сорог, то есть я, versus Бревора.

Откровенно говоря, я надеялся, что наши — моя и его — жизненные линии никогда не только не пересекутся, но и, какими бы узелками каждая из них ни завязывалась, даже не сблизятся на расстояние прямой видимости. Конечно, в какой-то степени стыдно сознаваться в такого рода мыслях, поскольку их можно легко воспринять как проявление трусости. Однако и личности куда более масштабные порой не могли сдержать почти вопля отчаяния: «Да минет меня чаша сия!» Могу с уверенностью сказать: это не страх, а совсем другое — сознание того, что предстоящее — не твоё, оно никак не соответствует ни твоему характеру, ни способностям, ни даже… Ну словом — ничему из того, что составляет твою силу. Не соответствует — и всё же ты вынужден этим заниматься.