Андрей Лях - Синельников и холодильник

Но такого Старик стерпеть уже никак не мог.

— Вы двое молодых дураков, и не знаете, что такое настоящая любовь! Вы хотите только потреблять и сожалеете о том, что не можете потреблять идеально. Ваш идеализм — это самый махровый эгоизм. Вопрос же совершенно в другом — что ты можешь дать любимому человеку? Как ему служить? Это иная плоскость бытия, до которой вы, обалдуи, еще не доросли!

— Ты когда-нибудь слышал о физике Пономареве? — спросила Полина.

— А где мебель? — спросила Полина.

— Ну как где? Стол есть, диван… ну, это мой диван… стеллажи с книгами — что еще?

— А почему стены белые? Как в больнице.

— Это символ счастья. Когда я лежал в госпитале в Термезе, там была вот такая же белая стена. И это было самое счастливое время в моей жизни — я лежал и смотрел на эту стену. Ну, и сделал тут белые стены — вдруг тоже принесут счастье.

— Ты был в Афганистане… Долго?

— Почти десять лет.

— Как это?

— Не знаю, как об этом рассказать… Сначала восточные единоборства, потом спецшкола, потом спецназ, и вдруг я стал воином-интернационалистом. Такой вот сюрприз меня ждал в жаркой стране под названием Гиндукуш… Говорил я этому долдону — нельзя, нельзя! Нет, вперед, орлы… Короче, контузия. И очутился я в яме. С проточным дерьмом и черте чем еще. Год там отсидел. Керим этот парня звали, что довольно смешно звучит в данной ситуации. Обижал он меня, прямо надо сказать. Издевался. В свободное от хозяйства время. На востоке на этот счет много чего придумано, друзей там нет, там только хозяева и рабы, вертикаль, никаких горизонталей…

Общался я там с крысами, и, хочешь верь, хочешь нет, многому у них научился. Умные зверьки. Главное в нашем деле — чистить шерсть. Каждый день, а лучше чаще. Если перестал чиститься — все, считай погиб. Я теперь понимаю, почему в концлагерях было так важно чистить зубы. И делать зарядку. Перестал за собой следить — значит, сдался, значит, конец. Я там оклемался в этой яме, пришел в себя… А через год Керим надумал меня продать. Он бы и раньше продал, да что-то все не выходило. Я к тому времени и язык понимать начал. Потом-то я совсем хорошо заговорил, способности у меня оказались… Словом, продали меня, запихнули в «ровер» — тут-то я и сбежал. На этом же «ровере» и уехал. Они-то меня так, за полутруп считали. Дальше начались приключения. Жил в норе, бродил, как шакал, вокруг жилищ… Представь, некоторые меня жалели. Подкормился я слегка и двинулся обратно.

— В Россию?

— Да нет, к Кериму.

— Зачем?

— Хороший вопрос. У меня от этого сидения крыша слегка поехала. Что-то в мозгах переключилось. Я и помню-то не все, а что помню — как и не со мной было. Ну, как будто совсем другой человек. Это не красивые слова и не метафора поэтическая, а самая что ни на есть правда. Проще говоря, двинулся. Рассудком. И опомнился не скоро… Ну, думаю, Керим, пора нам с тобой потолковать… о смысле жизни. Горы я уже знал, оружие достал… пришло время.

Тут еще вот какая штука. У меня после контузии и ямы этой проклятой небывалая интуиция образовалась. Когда вылез, запросто чувствовал, целятся в меня откуда-то или нет, опасно в каком-то месте, или можно не волноваться. Там же темно, только клок неба с овчинку над головой, долетают какие-то звуки, обрывки слов… Вот сидишь, прислушиваешься, трясешься от страха…Так вообрази, к концу срока я уже элементарно распознавал, скажем, кто к Кериму приехал, зачем, какая у них степень родства, и кто в каком настроении.

То же и с обонянием. Год я нюхал эту вонь аммиачную, и потом, на воле, какие хочешь запахи разбирал и точно мог сказать, где кто был и сколько дней назад. Так что зюскиндовский парфюмер — никакая не выдумка, человек все может.

Дальше уж не знаю, стоит ли рассказывать… Много глупостей и гадостей я натворил, пока был не в себе. Были, правда, и забавные моменты. Как-то я надумал устроить Кериму такой сюрприз: выставить на заборе головы… ммм… некоторых его родственников. В Чернобыле теперь говорят — одна голова хорошо, а две — лучше. В Гиндукуше рассуждают так же. И вот, представь себе, такое затруднение: во всей округе — ни одного кола или даже самой захудалой палки. Там ведь ни деревьев, ни кустарников, да какое там — травинки не отыщешь. Все проклял. Ладно, думаю, насажу на автоматные штыки — еще интереснее. Но автоматов навалом, а штыков, как назло, опять нет! Без холодильника мой сюрприз и двух дней не протянет… Насилу отыскал, за деньги, четыре симоновских карабина, китайцы по лицензии лепят… Соорудил инсталляцию. Керим оценил.

Собрал он родню и знакомых — всего человек семьдесят, черт-те откуда съехались — и давай меня ловить. Гонялись за мной полгода. В итоге остались мы вдвоем с Керимом. Тут он тоже слегка умом тронулся. Стал бродить как потерянный. Я всем местным твердо заявил: не обижайтесь, ребята, но кто его приютит, перестреляю со всей семьей. Народ от него шарахнулся. Некоторые, правда, решили, что я шучу. Пришлось объяснять.

Потом, чувствую, пора ставить точку — сколько можно прятаться по норам и Бог знает кем прикидываться. Но как быть? Просто пристрелить этого недоумка? Нельзя, репутация — публика меня объявила шайтаном, словно я и не человек вовсе, и ждет чего-то немыслимого. Ладно, думаю, хорошо, будет вам немыслимое.

Нанял я «дефендер» с прицепом, местное ведро с болтами, («ровер»-то мой к тому времени уже превратили в решето), съездил в Пешавар (это в Пакистане), купил старую ванну, сварочный аппарат, трубы, наручники и четыреста литров оливкового масла. Да, еще два баллона с газом. Соорудил что-то вроде котла и сварил этого Керима живьем в оливковом масле. Спросил его на прощанье: Керим, не жалеешь, что так со мной обошелся? Он ничего умнее не придумал, как сказать в духе клуба рабочей молодежи, что, дескать, жалеет, что сразу меня не убил. Деревня, ну что они могут изобрести… Заглох в Афгане родник народного творчества. Запах был тошнотворный, но собаки и коршуны жрали его так, что больно было смотреть. Все драные, бедолаги, голодные… Знал бы, что так понравится, я бы им еще кого-нибудь сварил, масла и газа еще полно оставалось. А другим впредь наука — не сажай русского человека в яму. Осерчает.

Полина вдруг вскочила.

— Где тут у тебя включается свет? — и умчалась в ванную. Когда вернулась, во взгляде у нее прибавилось задумчивости, но слушала она по-прежнему внимательно.

— Потом я малость отошел, и теперь даже стыдно, что такие глупости затевал… Попробовал вернуться в Россию — но выяснилось, что Родина-мать вовсе не горит желанием приголубить своих блудных сыновей. Таких, как я, по Афганистану набралось немало, и никто не спешил разбираться, как так вышло, что войска ушли, а мы почему-то остались.