Юрий Нестеренко - Приговор

не в его собственный рост, деревянное распятие, выкрашенное желтой

краской, что, вероятно, должно было обозначать позолоту. Он был одним из

поющих — правда, из-за тяжести креста у него постоянно сбивалось

дыхание, поэтому по большей части он просто открывал рот. К тому

времени, как мы достигли переправы, он уже взошел на мост, так что я

остановил коня, поняв не без раздражения, что придется пропустить всю

процессию.

Следом за крестоносцем топал голый по пояс плешивый толстяк; на его

жирной потной груди багровели мокнущие язвы. Словно не довольствуясь

ими, он при каждом шаге хлестал себя длинной плетью по спине — через

левое плечо, затем через правое, затем снова через левое и так далее. За

ним вышагивал некто, напротив, худой до полной изможденности, в грязных

лохмотьях; его жилистые босые ноги были закованы в кандалы с длинной

цепью, которая с лязгом волочилась по пыльной дороге, а затем

загрохотала по настилу моста. Его лодыжки были содраны до крови; он

хромал при каждом шаге. Еще одна цепь, обмотанная несколькими витками и

замкнутая амбарным замком, висела у него на шее. Это не был беглый

каторжник — вне всякого сомнения, свои цепи он носил по собственной

воле. Он тоже пытался подтягивать песнопения козлиным дискантом. Следом

брел сухорукий с разбитым в кровь — не иначе как многочисленными земными

поклонами — лбом, а за ним, положив руку ему на плечо, ковылял слепец с

бельмами на обоих глазах, то и дело остервенело чесавшийся свободной

рукой. За ними нахлестывал себя еще один самобичеватель с жутко

перекошенным и отвисшим на правую сторону лицом ("паралич лицевого

нерва", определил я с первого взгляда), дальше стучал костылями

хромоногий горбун и так далее, и так далее… Явно не все они

принадлежали к самым низам общества — тот же толстяк с плетью наверняка

наел себе пузо не на крестьянских или трущобных хлебах — однако все они

были грязны и оборваны; вонь застарелого пота, фекалий, гноя и черт

знает чего еще ощущалась даже в паре ярдов от процессии. Тут и там на

лицах, плечах, впалых грудях и сутулых спинах виднелись гнойные и

шелушащиеся язвы, кровавые расчесы, струпья, угри, чирьи и карбункулы.

Вероятно, для некоторых из этих людей именно кожные болезни стали

поводом отправиться в путь, но большинство, скорее всего, приобрело или

по крайней мере преумножило все это богатство уже потом, пытаясь

избавиться от первичных недугов при помощи благочестивых обетов не

мыться, не менять одежду и отказаться от нормальной пищи.

— Кто это? — с отвращением спросила Эвьет; в своем лесном поместье

ей, конечно, не доводилось видеть подобных зрелищ. — Это безумцы?

— В принципе, да, — усмехнулся я. — Хотя с медицинской точки зрения

они не душевнобольные. Всего лишь паломники, желающие таким вот образом

заслужить милость своего добрейшего бога.

Говорили мы, разумеется, тихо, не желая привлекать их внимания.

Крестоносец и в самом деле протопал мимо, не глядя на нас, но измученный

толстяк, на миг опустив свою окровавленную плеть, вдруг повернул голову

в нашу сторону.

— Скажите, добрые люди, — сиплым страдальческим голосом осведомился

он, — далеко ли еще до монастыря святого Бартоломея?

У меня не было никакого желания беседовать с подобной публикой, но

надменно молчать было бы еще нелепей, так что я нехотя ответил:

— Какой-то монастырь милях в шести по этой дороге, но я не знаю,

какой.

— Ну как же, тот, где забил святой источник, — встрял кандальник,

видимо, убежденный, что о подобных вещах должны знать все на свете. Что

ж, понятно, куда направляется эта толпа убогих. Мы с учителем как-то

исследовали воду из подобного источника. После выпаривания в колбе

остается сероватый осадок, представляющий собой смесь различных солей.

Их раствор действительно способен приносить определенную пользу

здоровью, но, разумеется, никаких чудес не творит — слепые от него не

прозревают и горбатые не выпрямляются. Дистиллированная же "святая вода"

вообще ровно ничем не отличается от обычной.

— Я не знаю, — терпеливо повторил я. Наверное, проще было сказать,

что монастырь тот самый, чтобы отвязались (тем паче что, скорее всего,

так оно и было), но за годы жизни с учителем я слишком привык говорить

правду, даже в мелочах. Врать я, конечно, могу, но не машинально, как

другие.

— Что там? — спросил слепец у своего поводыря, который тоже

остановился.

— Сказывают, шесть миль еще идти, — ответил сухорукий.

— Вишь ты, выходит, дотемна не поспеем, — огорчился слепой.

— Тебе-то что? — заржал косорылый, также переставший стегать себя;

поскольку смеяться он мог лишь одной половиной рта, выглядело это

особенно мерзко. — Тебе и в полдень темно!

— А снова в поле ночевать? — возразил слепой. — И вообще, прикрыл

бы рот-то свой смехаческий, пока Господь последнего языка не лишил… -

пользуясь остановкой, он принялся яростно скрестись ногтями обеих рук.

— Блох на меня не тряси, шелудивый! — крикнул косоротый и даже

шагнул назад, наступив при этом стоптанным башмаком (он был одним из

немногих в процессии, кто был обут) на единственную рабочую ногу

горбатого. Тот заругался и огрел обидчика костылем по спине.

— Эй, вы! — потерял терпение я, чувствуя, что они готовы

передраться прямо здесь. — Проходите и освобождайте мост! Нам проехать

надо!

Они замолчали. Взгляды многих глаз — мутных, гноящихся, косых и

даже, казалось, вовсе не видящих — устремились в нашу сторону.

— Конечно, добрый господин, — засуетился кандальник, не трогаясь,

однако, с места. — А не подашь ли от щедрот хеллер-другой? А мы, как в

монастырь придем, за ваше здравие помолимся!

— Вы и себе-то не больно много здоровья вымолили, — усмехнулся я.

— Так то ж за себя, а то за других! — возразил поводырь с разбитым

лбом. — За другого-то молитва завсегда доходчивей!

— Проходите! — махнул рукой я, не желая вступать в теологический

диспут.

Но они двинулись не столько мимо, сколько в нашу сторону, явно

загоревшись идеей выклянчить подаяние. Даже крестоносец, ушедший было

вперед, а затем обнаруживший заминку своих ведомых, теперь развернулся и

тоже подступал к нам, требуя денег "на храм".

— Разойдитесь! — крикнул я, подавая Верного назад, чтобы не нюхать

их зловоние. — Ничего я вам не дам!

— Добрый господин…

— Ради Спасителя нашего…

— Пожалейте убогого…

— Помилосердуйте…

— Заставьте бога молить…

— Ибо сказал Господь: "Кто помог малым сим, помог и Мне!"

Надо сказать, не все они лезли к нам, протягивая руки. Некоторые -