Курд Ласвиц - На двух планетах

Разведочный полет, предпринятый этой ночью по направлению к Европе, находился в связи с этими соображениями.

Выяснилось, что при благоприятных атмосферных условиях новый аппарат мог свободно двигаться со скоростью двухсот метров в секунду. При этом полет происходил на высоте десяти километров и в слое такого разреженного воздуха что люди во всяком случае могли существовать лишь при непрерывном вдыхании кислорода. Что же касается марсиан, то им достаточно было лишь изредка увеличивать приток кислорода для того, чтобы эти условия не вызывали у них особых недомоганий. Правда, на этой высоте сильные воздушные течения могли порою уменьшать или увеличивать скорость полета, но в среднем все-таки можно было двигаться со скоростью семисот километров в час. Таким образом, путешествие от северного полюса до Берлина заняло бы не более шести часов.

Как только на Марс прибыла световая телеграмма, извещающая об успешности пробных полетов, Центральный Совет отпустил средства на постройку ста сорока четырех воздушных кораблей, которые должны были быть закончены к наступлению весны на северном полюсе Земли.

Было еще раннее утро, когда Зальтнер, покинув свои наблюдательный пост, откуда он тщетно высматривал возвращение корабля, хотел отправиться на крышу, чтобы помочь Грунте в работе по починке шара; но тут его неожиданно вызвали в приемный зал.

Там Зальтнера ожидала Ла. Вчерашняя холодность и отчужденность совершенно исчезли. Ласково улыбаясь ему, со всем свойственным ей очарованием, она подошла к нему и приветствовала его с такою нежностью, что он сразу почувствовал себя обезоруженным. Она усадила его подле себя и, держа за руку, сказала:

— Чему же ты так дивишься, Заль? Ведь сегодня мой день, и до то, что было вчера, нам нет дела. А может быть, ты уже забыл?..

— Как мог я забыть? Я только не понимаю…

— Но, милый друг, это же так просто! Ведь мы любим друг друга?

— Ла!

— А разве не говорила я тебе уже, что любовь не должна лишать свободы? Ведь Зэ ты тоже любишь?

— Прошу тебя…

— Я знаю, что это так; и это наше счастье, потому что иначе мы не могли бы видеться с тобою.

— Что за странные у вас нравы!

— Ведь мы не можем принадлежать друг другу навсегда. Сможешь ли ты остаться на Марсе? Смогу ли я жить на Земле? Где же нам быть с тобою? Где-нибудь между планетами? Да и какое отношение это имеет к любви? Это вопросы различного порядка. Будем же наслаждаться красотою и счастьем, которые дает нам свободная игра чувства. Если бы ты любил меня одну, ты скоро потерял бы свободу, тобою овладела бы страсть, влекущая за собою сердечную муку, и я должна была бы уйти от тебя. Правда, мужчина и женщина могут достигнуть иного счастья, которое уже ни похоже на игру, но такому счастью предшествует много испытаний; и никто не знает, возможно ли оно в любви человека и нумэ. А для того, чтобы мы никогда не забывали, что любовь — это игра, мы не должны участвовать в ней только вдвоем, но мы все-таки должны быть вдвоем, когда мы этого захотим… А теперь не ломай себе над этим голову! Мне надо сообщить тебе нечто серьезное.

— Как? Еще посерьезнее этого? Я и в этом-то еще не успел разобраться. Но ты права, мы не должны забывать о самом главном ради нашей… игры.

— Мне кажется, что ты все еще не понимаешь меня. Игра — это искусство; и трагедия — тоже игра, с тою только разницей, что гибнешь не сама, а гибнет тот герой, вместе с которым ты все переживаешь. И мы ничуть не принижаем нашего чувства, наоборот, оно очищается и возвышается, когда мы переносим его в царство свободной игры, в царство прекрасного, нами самими созданного вымысла. Безумец! Разве этот поцелуй — вымысел? Нет, вот если бы мы при этом думали, что теряем свою свободу — это действительно был бы вымысел. А теперь слушай: ты поедешь с нами на Марс, чтобы стать, наконец, более понятливым.

— Говоришь ли ты это, как мол возлюбленная, Ла? Тогда, отстаивая свою свободу, я докажу тебе, что я твой достойный ученик. Ты знаешь, почему я не могу следовать за вами.

— Знаю, и ты поступаешь честно; за это я тебя ещё больше люблю. Вчера вы держали себя, как настоящие мужи. Но если мы исполним ваше желание; позволим вам предупредить Европу о нашем прибытии и дадим одному из вас возможность вернуться на родину, разве другой тогда не согласится поехать с нами?

— А кто же этот другой?

— Это мы увидим. Но кроме шуток, мне поручено узнать у вас, согласились ли бы вы на такое предложение? Как только один из вас выразит готовность отправиться на Марс, мы тотчас же доставим другого на родину.

— Удивительно! Ведь мы с Грунте хотели обратиться к вам сегодня именно с таким предложением. Обнаружилось, что наш шар пригоден только для одного воздухоплавателя, и из нас двоих отправиться должен, разумеется, Грунте. Если вы согласны помочь нам в починке нашего шара, я готов следовать за вами на Марс.

— Прекрасно, милый друг! Вот за это я тебе очень благодарна! А о шаре вам беспокоиться нечего. У нас есть более надежный способ добраться до Германии…

— Воздушный корабль?

— Вы подслушали?

— Нет, мы видели, и на этом-то корабле вы хотите… Но ведь тогда и меня могут прихватить с собою?

— Нет, таково наше условие: ты должен следовать за нами.

— Ах, Ла, ведь я и не противлюсь.

— Так пойдем же, мы переговорим с милейшим Ра и с твоим другом.

— Но прежде, чем итти к ним, нельзя ли мне еще минутку поболтать с тобою?

Было семь часов, уже наступило время вечернего отдыха, когда с разведки вернулся воздушный корабль. После того, как Илль, с большим удовлетворением прослушал подробный доклад, корабль тотчас же приготовился к новому дальнему полету.

Грунте и Зальтнер уже разошлись по своим комнатам и поэтому ничего не знали о прибытии корабля. После переговоров с Иллем и Ра, Грунте выразил согласие пуститься в обратный путь на марсианском воздушном корабле. Грунте уже готовился к отъезду и укладывал все вещи, которые хотел взять с собою. Он получил разрешение провезти багаж весом не более одного центнера, и кроме своих книг и инструментов вез с собою множество всяких мелочей, которые могли бы ознакомить его соотечественников с производством марсиан. Закончив приготовления к отъезду, он лег спать.

На следующее утро, как только немцы позавтракали и Зальтнер отправился в приемный зал, в комнату Грунте вошел Хиль, Грунте в это время увязывал свои вещи.

— Это и есть ваш багаж? — спросил Хиль. — Может быть вам еще что-нибудь нужно захватить с собою?

— Нет, это все. Вес всех этих вещей не превышает одного центнера.

— Значит вы готовы к отъезду?

— Вполне. Вы видите, я даже в дорожном костюме, а вот и моя шуба. Когда мы двинемся в путь?