Ольга и Сергей Бузиновские - Тайна Воланда

Слова о возвращении в прошлое объясняют смысл шахматных задач, которые разбирает Лужин: каждое положение фигур таит в себе множество

ветвящихся вариантов. Вырвавшись из круга «вечного возвращения», герой

должен «переиграть все ходы жизни», достичь Голгофы и произвести

«рокировку» с Иисусом — занять Его место. «И был один прием, очень ему

поправившийся, забавный своей ладностыо: фигура, которую Кребс назвал

турой, и его же король вдруг перепрыгнули друг через друга». Кем же был

Лужин две тысячи лет назад? За несколько минут до своего добровольного

«распятия» он «…пошел в спальню, где принялся тщательно мыть руки в

большой бело-зеленой чашке, облепленной фарфоровым плющом».

(«А ваш роман, Пилат?»)

Плющ — священное растение греков, символ спасения: он защитил от

огня маленького Диониса — сына Зевса и смертной женщины Семелы. Чаша

Спасителя, зовущая «филиусов» к возвращению…

«Сознаюсь, что я не верю во время, — пишет Набоков в „Других

берегах“. — Мне нравится расстелить отслуживший свое волшебный ковер

так, чтобы узоры накладывались друг на друга». «Узоры времени» —

«параллельные» миры? В этом убеждают строчки из романа «Соглядатай»

(1930):

«Есть острая забава в том, чтобы, оглядываясь на прошлое, спрашивать

себя, — что было бы, если бы…, заменять одну случайность другой, наблюдать, как из какой-нибудь серой минуты жизни, прошедшей незаметно

и бесплодно, вырастает дивное розовое событие, которое в свое время так и

не вылупилось, не просияло. Таинственна эта ветвистость жизни: в каждом

былом мгновении чувствуется распутие, — было так, а могло бы быть

иначе, — и тянутся, двоятся, троятся несметные огненные извилины по

темному полю прошлого».

18. "НА ДРУГОГО НАДЕЛИ ТЕРНОВЫЙ ВЕНЕЦ'

Человек — лишь оттиск высшего существа, до неузнаваемости

искаженный образ и подобие. «Печать» и «оттиск» соотносятся примерно так

же, как герой произведения с его автором. Булгаков пишет о мастере, сочиняющем роман о Пилате. Стругацкие придумывают писателя Сорокина, который придумывает писателя Банева, который пишет свою книгу и так

далее… Но и сам Сорокин догадывается о «том, кому надлежит ведать его

судьбой», — этот мотив проходит через всю книгу. Набоковская метафора —

гроссмейстер, обнаруживший, что он — пешка в чьей-то невидимой руке. А

кто «сочинил» Набокова, Булгакова, братьев Стругацких и весь наш мир?

Среди тех, кто пытался ответить на этот вопрос, был александрийский

ересиарх Валентин. Он противопоставляет Плерому (полнота бытия и

всеведение) и Кеному (абсолютное небытие и незнание). Между ними по

нисходящей располагаются тридцать пар эонов, каждый из которых является

отдельной сущностью мужского или женского рода. Однажды тридцатый зон, названный Софией, попытался совершить дерзкий бросок наверх, но был

отброшен в Кеному. Это событие внесло в Иерархию некоторую

неупорядоченность.

Чтобы восстановить равновесие, вторая ступень Божественной Иерархии

породила новую пару эонов — Христа и Духа Святого. Далее происходит

череда не вполне понятных событий, в результате которых рождается пара

соперников — Демиург и Космократ, — а в человечество, существующее в

Кеноме, вкладывается некое духовное семя. Это позволяет Христу

воплотиться в Иисуса, и вознести в Плерому духовных людей —

пнев-матиков. Вторую фракцию человечества Валентин называет психиками

— это люди душевные. К психикам принадлежит и Демиург, находящийся

между Плеромой и низшим миром. В этот «вестибюль» он приведет из

Кеномы своих собратьев.

(Гроссмейстер

Лужин

лечится

в

психиатрической

клинике.

«Гроссмейстер»

О.Бендер

демонстрирует

повязку

с

надписью

«Распорядитель» и говорит: «Я невропатолог, я психиатр. Я изучаю души

своих пациентов. И мне почему-то попадаются очень глупые души». Иван

Бездомный — Воланду: «Перестаньте вы психовать!» Поэт попадает к

психиатру Стравинскому, а следом за ним привозят служащих филиала и

управдома).

Валентинов впервые появляется в пятой главе «Защиты…», — он

упомянут там целых тринадцать раз! В той же главе промелькнул профессор

Василенко — «одноразовый» персонаж, от которого не тянется ни одной

ниточки к дальнейшим событиям.

Валентинов и Василенко. В истории гностических учений Валентин

соседствует с другим александрийским еретиком — Василидом. Василид

учил: есть Бог, про которого нельзя сказать, что Он существует. Он

порождает три верховных Сыновства и 365 эонов. Едва родившись, первое

Сыновство уходит к сверсущему бытию, а второе, более тяжелое, вынуждено

создать для подъема крылья Святого Духа. Выполнив свое назначение, эта

вспомогательная сущность становится твердью, отделяющей верхние миры от

нижнего, в котором томится третье Сыновство — пневматики. Такова

последняя тайна Иисуса: человечество изначально разделено на

пневматиков, психиков и гиликов. После вознесения третьего Сыновства мир

обретет покой.

Плерома — полнота, и потому Набоков не устает повторять про полноту

Лужина. Валентинов уходит в кинематограф: Кенома? О новом появлении

Валентинова лужинской жене говорит Граальский. При последней встрече с

Лужиным Валентинов предлагает гроссмейстеру сыграть в будущем фильме

самого себя. (Буратино: «Я стану играть самого себя»). Рассказывая

сценарий фильма, человек, носящий кольцо с адамовой головой, пытается

напомнить своему подопечному о том, что предшествовало его появлению в

земном мире: юноша видит обнаженную девушку, набрасывается на нее и

отправляется на каторгу. Адам и Ева. После освобождения киногерой

становится знаменитым шахматистом.

(Маленький Лужин встречает девочку с зеленым яблоком, на курорте

отдыхающие кушают яблочный пирог, в доме невесты игрок видит картину —

женщина с яблоком).

В начале романа Набоков пишет: кинематограф — это «таинственное как

астрология дело, где читают манускрипты и ищут звезд». А вот что говорит

Валентинов о сценарии фильма: «Манускрипт сочинен мной». Не намекает ли

автор на какую-то древнюю рукопись, неизвестную тогдашней науке?

До середины прошлого века сочинения Валентина и Василида считались

безвозвратно утерянными. Идеи ересиархов были известны лишь в

изложении их критиков — ортодоксальных богословов. По словам епископа

Иринея, Василид утверждал «самую отвратительную из всех ересей»: на

кресте Иисуса подменили Симоном из Сирены. Это подтвердили и «Рукописи

Мертвого моря», обнаруженные через шестнадцать лет после публикации