Ольга и Сергей Бузиновские - Тайна Воланда

розенкрейцеровского посвящения — Золотое Руно… Булгаков весело

воспроизвел эту церемонию: Николай Иванович взглянул на обнаженных

женщин и был немедленно оседлан. А что он кричит в полете? «Венера!»

Иван тоже видит «Венеру» — голую гражданку в ванной, — затем он крадет

венчальную свечу («Химическая женитьба»!) и проходит мимо швейцара в

ресторан. Символическая «Венера» мастера — Маргарита: это имя

происходит от известного эпитета Афродиты-Венеры — «жемчужина». Не

случайно в романе появляются многочисленные швейцары, метрдотели, кондукторы, дворники, горничные, дежурные и прочие привратные стражи.

Ту же роль исполняет свита Воланда: гостей «нехорошей квартиры»

поочередно встречает Гелла, Коровьев, Азазелло и даже Бегемот. «Кот начал

шаркать задней лапой, передней и в то же время выделывая какие-то жесты, свойственные швейцарам, открывающим дверь». На балу нескончаемая

толпа гостей выходит из камина швейцарской и поднимается к обнаженной

Маргарите. Но где же Золотое Руно? «Какой-то чернокожий подкинул под

ноги Маргарите подушку с вышитым на ней золотым пуделем».

Розенкрейцеровская символика заметна и в сказке Л.Лаги-на. Волька

объясняет Хоттабычу значение слова «экзамен»: «Это то же самое, что

испытания. Я опаздываю в школу на испытания». Затем ученик проходит

мимо школьного швейцара (в советских школах такой должности никогда не

было!) и рассказывает про страну, находящуюся «почти на самом краю

земного диска».

Первая глава «Гиперболоида инженера Гарина», целиком посвящена

очень важной фигуре: «Это был верховный швейцар, духовный заместитель

акционерного

общества,

эксплуатирующего

гостиницу…».

А.Толстой

воспроизводит и финал «Химической женитьбы…»: Гарин встречает Зою

Монроз (роза — цветок Венеры и ее символ), затем он сменяет старого

«швейцара» — химического короля Роллинга — и распоряжается от его

имени. Зоя — «королева», как и Маргарита. Подобно булгаковским героям, Гарин и Зоя «заслужили покой» — «получили, наконец, полное, совершенное

одиночество».

Перечитайте первую главу «Страны багровых туч». Действие происходит

в комитете межпланетных сообщений, а глава начинается так: «Секретарь

поднял на Быкова единственный глаз». Памятливый читатель усмехнется: никто иной как Бендер говорил одноглазому секретарю васюкинской

шахсекции о «способах междупланетного сообщения» и о том, что

«сообщение с Венерой сделается таким же легким, как переезд из Рыбинска

в Ярославль»!

Но самый откровенный намек скрывается в "Золотом теленке: «На любом

пляже мира можно встретить одного такого человека. Кто он такой, почему

пришел сюда, почему лежит в полном обмундировании — ничего не известно.

Но такие люди есть, по одному на каждый пляж. Может быть это члены

какой-нибудь тайной лиги дураков или остатки некогда могучего ордена

розенкрейцеров…».

Мы уже отмечали, что наряду с Гладковым и Сейфуллиной арбатовские

девицы читают Элизу Ожешко — польскую писательницу конца XIX века.

Самый известный ее роман называется «Аргонавты», — знак, указывающий

на поиски золотого руна. Но именно с этим знаком герой возвращается в

СССР: «Разжав руку, Бендер увидел на ладони плоскую медную пуговицу, завиток чьих-то твердых черных волос и чудом сохранившийся в битве орден

Золотого Руна».

5. «ВЕЛИКОЕ ДЕЛАНИЕ»

Многие исследователи считают, что первые манифесты розенкрейцеров

написал Иоганн Валентин Андреа — немецкий пастор, признавшийся в

авторстве «Химической женитьбы…». Его жизнь была изучена вдоль и

поперек:

ничего

интересного!

Но

в

книге

Мэнли

П.

Холла

«Энциклопедическое

изложение

масонской,

герметической,

каббалистической и розенкрейцеровской символической философии» мы

обнаружили любопытный абзац:

"Это долго и много обсуждавшийся вопрос — а не использовал ли сэр

Френсис Бэкон имя Андреа как псевдоним — с разрешения самого Андреа?

Кстати, по этому поводу есть две чрезвычайно важные ссылки, встречающиеся к этакому замечательному попурри, «Анатомии Меланхолии».

Этот том впервые был напечатан в 1621 году, и вышел он из-под пера

Демокрита Младшего, которым впоследствии оказался Роберт Бертон. Его

подозревают в близком знакомстве с сэром Френсисом Бэконом. Одна ссылка

лукаво предполагает, что в год публикации «Анатомии Меланхолии»

основатель Братства R.C. был все еще жив. Это утверждение избегло

внимания исследователей розенкрейцерства.

В той же работе появилась небольшая сноска огромной важности. Она

просто содержит слова: «Йог. Валент. Андреа, лорд Веруламский». Одна эта

строчка определенно соотносит Иоганна Валентина Андреа с сэром

Френсисом Бэконом, который и был лордом Веруламским, и как раз эта

запись говорит о том, что оба этих человека были одним и тем же лицом".

Мэнли П. Холл посвятил целую главу алхимическим криптограммам. Он

писал: «Священная наука нуждалась в священном языке». Эта нужда была

вполне объяснима: в средневековой Европе вовсю полыхали костры Святой

Инквизиции. Даже много позднее, когда нравы смягчились, необходимость в

шифрах сохранилась. Арго, симпатические чернила, особые шрифты, нарушение нумерации страниц, путаница с датами, абсурдные слова и целые

темные абзацы, виньетки, тайные алфавиты и столбцы цифр, секретный язык

архитектурных пропорций, особые символы, притчи и аллегории — таков был

далеко не полный арсенал сокрытия опасных мыслей. Алхимия, к примеру , называлась «Великим Деланием» (другой перевод — «Великая Работа»), а ее

цель обозначалась целой дюжиной слов и символов — «Философский

Камень», «Магистериум», «Красный Лев», «Божественное Дитя», знак

спирали… Себя алхимики именовали «артистами», «знатоками Искусства»,

«работниками Тайного Пламени» или просто «садовниками». (В «Золотой

цепи» дворец расположен на мысе Гарднера: в переводе с английского —

«садовник»). Но те, кто получил «Философский Камень», называли себя

«Птицами».

Легендарный алхимик Филалет прямо предупреждал: «Я так исказил

философские истины в этой книге, что если только не воспринимать

метафорически все изложенное мною, читатель не поймет ничего и лишь

напрасно потратит свои деньги».

Один из героев ефремовского «Лезвия бритвы» — итальянец Андреа.

Очевидно, этот персонаж следует «воспринимать метафорически», — тем

более, что во второй главе романа не очень кстати упомянут фараон Эхнатон

— легендарный прародитель розенкрейцерства.