Журнал «Если» - «Если», 2011 № 01

Кого там изумляло в мужчинах именно это?.. Однажды в чудесный вечер — с начала нашей связи минуло две или три недели — мы с Сарой лежали, сплетясь потными телами, лежали в темноте и беседовали о нас прежних, о былом, о давнишних знакомых. К сорока годам успеваешь накопить изрядно прошлого.

Наудивлявшись, отчего бывший муж так свински с ней обращался, Сара взглянула на меня (глаза, влажные плывучие блики, едва заметны в ночи) и произнесла: «Ты, кажется, настоящий, Алан. Настоящий, да? Я хочу сказать, по-настоящему настоящий…».

Здесь и сейчас от Оддни я услышал:

— Не переживайте, мистер Зед.

Мне вдруг захотелось, чтобы она звала меня подлинным именем, но… нет. Я давно уже не Алан. Перебьюсь. Буду Зед. Мистер Зед, последний человек, первый Челомат…

Она потянулась:

— Я не в обиде, что меня создали из ничего, только чтобы служить вам, дарить радость. Теперешний антракт…

— Это непременно должен быть антракт?

Всего на миг в ее чертах проступило легкое отчуждение.

— То, что с нами случилось, не изменило моей природы ускоренно живущего клона. Если мне не удастся вернуться к Ильве, то, когда я умру — лет через пять, — она даже не вспомнит меня; и все, чем я была, безвозвратно исчезнет.

Я расстроился. Совсем скоро от нее останется лишь след в памяти киборга, на девять десятых машины. Или того хуже — увядающие воспоминания потенциально бессмертного Челомата. Я задумался, доживу ли до поры, когда таинственные обладатели выразительных имен, Звездузы с Вертопрядами, разделают человечество под орех и ползком пустят восвояси.

Что меня тогда ждет? Превращение в Бессмертного, в бесполую мальчикодевочку? А затем в уродливого калдана, грезящего на Марсе? Черт, может, я и сейчас на Марсе? Кто-то должен быть последним. Что если я?

Оддни сказала:

— Обожаю наблюдать за вами, когда вы такой: будто где-то за тридевять земель видите что-то свое, улыбаетесь и хмуритесь попеременно, пока в голове у вас рождаются и исчезают быстролетные мысли. Вот что останется со мной… — Нет, не навсегда. — После.

— Ты действительно хочешь воссоединиться с Ильвой? Раствориться в ней?

— В этом моя единственная надежда. — В глазах Оддни что-то брезжило… не знаю что. Ее единственная надежда в том, чтобы вернуться к прежнему существованию игрушки для утех, одержимой самым натуральным призраком из самой натуральной машины? А чего бы ей хотелось, если бы… только если бы… Не спрашивай. Вдруг ответит!

Я сказал:

— Если радушным титанидам можно верить, вся наша надежда — на Марс.

Оддни кивнула, потом попросила:

— Займитесь со мной любовью еще раз, мистер Зед. Пожалуйста.

Мне захотелось спросить, чему обязан, но… черт побери, я знал.

Утром Вейяд и Аруэ отвели нас пред светлые очи Совета, в который входило десятка два титанидов обоего пола, в основном пожилых. Эта смехотворно нелепая в кожаной амуниции и серебряных шлемах пузатая и вислобрюхая братия словно выпала из комедийного садомазо, немецкой порнушки того сорта, что пользовалась успехом лет сто назад, до появления интернета.

Помню, на заре деятельности ВОЛа я давал показания не помню какому комитету американского Конгресса. Положение было щекотливое: кое-кто силился доказать, что я по-прежнему гражданин Соединенных Штатов и вдобавок преступник, подлежащий судебному преследованию. Основное, что отложилось у меня в памяти, — никто не пытался докопаться до истины, каждый норовил только уесть другого к собственной вящей славе; охорашиваясь и кривляясь перед камерами, эти мошенники не гнушались ничем, лишь бы добавить грошик в копилку предстоящей избирательной кампании.

В тот давний день я обратил против конгрессменов их собственную надменную глупость; теперь, слушая Вейяда, который шепотом переводил, я счел, что не грех прибегнуть к испытанному приему. Чего боялся Совет? Главным образом, как бы чего не вышло. В чем его требовалось убедить? В том, что игра очень-очень стоит свеч.

Да вы знаете: «Внесите сейчас пятьдесят долларов, и через полтора месяца на ваш счет поступят десять тысяч! По рукам? А теперь, чтобы провести платеж, мне понадобятся номер вашего банковского счета, имя клиента, пароль, код доступа через систему безопасности и контрольные вопросы. Пароль — девичья фамилия вашей матушки? Bay! Кто бы мог подумать…»

Похоронить чаяния конгрессменов тогда оказалось раз плюнуть. Козырем стал секрет модуль-преобразователя, припрятанного на веки вечные там, где им до него не добраться. А сейчас?

Долго ли, коротко ли, среди боданий, грызни и общего маразма настал черед Оддни высказаться. Она поднялась, и это их угомонило, а когда открыла рот, тишина вскоре установилась такая, что слышно было бы и знаменитую муху из поговорки.

Речь Оддни сводилась к тому, что, не имея доступа к надлежащим вычислительным мощностям, она вынуждена описать процесс упрощенно, однако путешествия во времени и со сверхсветовыми скоростями осуществляются следующим образом…

В заключение она сказала: «На самом деле нужна только действующая модель — для обратной сборки. Остальное — пустяки, не сложнее космического двигателя огнелисов».

Прежде чем проголосовать за утверждение Третьей марсианской экспедиции, Совет рассусоливал еще час.

Когда мы снова устроились на своем ложе из одеялец, чтобы съесть непривычный, но довольно вкусный обед, я заметил:

— Молодец, Оддни. Подход верный.

Она отозвалась:

— Это наверняка сработает, мистер Зед. Компьютеры здесь лучше тех, что были у землян до появления Ильвы и ей подобных. А я и без доступа к базам данных многое помню, правда. — Она улыбнулась. — Но даже если бы не помнила, у вас было шестьдесят лет на то, чтобы стать хорошим инженером. По-моему, вы знаете больше, чем согласны признать.

Может быть. Ненавижу ставить под удар свою репутацию прилежной посредственности. Я спросил:

— Допустим, дело выгорит. Отправимся обратно?

Пристальный взгляд.

— Думаю, это было бы самое лучшее. Времени у меня не так уж много… а вам рано или поздно понадобится подкрепляющая доза антирадов.

До сих пор я гнал от себя подобные мысли. Она права: рано или поздно чешуя с меня начнет облезать, замещаясь обычной человеческой кожей. Волосы пойдут в рост, и… не знаю. Возможно, после этого я протяну еще лет тридцать-сорок.

— Ты сохранишь самосознание, когда… когда вновь сольешься с Ильвой?

Оддни ответила:

— Неизвестно. Просыпаясь поутру, вы действительно тот, кто накануне ложился спать? — Она усмехнулась. — Ильва — все, что у меня есть. И это надежнее любого придуманного рая, если хотите знать.

Вот и Ильва рассуждает так же. Конечно, я мертв. Сыграл в ящик, зарыт, сгнил в компост. Кроме пары унций нервов, промаринованных и втиснутых в гущу микросхем. Но эти нервы убеждены, что они и есть я. Зачем же разуверять их? Жива настоящая Ильва или нет, я-то жив.