Журнал «Если» - «Если», 2011 № 04

Больше всего в этом послании меня удивил не привет из редакционного прошлого, не откровения Сии, а то, что она две недели подряд выбрасывала на помойку замечательные слова. Целое состояние! На дворовых хулиганов она истратила столько, что если перевести в деньги, выйдет половина моей месячной зарплаты.

Я скопировал послание в личный коммуникатор, дождался техпомощи и поехал в офис.

Забиратели передали смену и расходились по домам. В курилке Шиша обрабатывал задержавшихся новичков, вырисовывая радужные перспективы сотрудничества.

Я успел нагнать Диму Бурлаку у проходной: он не спешил с работы, холостому это ни к чему.

— Слушай, Дима, такое дело. Давай на два дня махнемся маршрутами, очень нужно.

— Я не против. Только как оформить? Учетчики прицепятся: коэффициенты разные, у тебя выработка больше.

— А никак оформлять не будем. За воротами поменяемся машинами, перед воротами — обратно. Разницу по выработке с зарплаты отдам.

— Да чего там… только если ты хочешь нарыть что-то для Шиши — лучше не затевайся. В моей добыче неделю как ничего хорошего.

— Будет, Димасик. Нужно, чтобы было!

Дома — тишина. С порога поздоровался в пространство. И в нем до каждого движения, мелкого шарканья тапочек слышно, как я открываю холодильник, выкладываю озябшую еду, стучу одинокой вилкой. Телевизор, предатель, не помогает, а наоборот — замолкает именно тогда, когда роняю банку или обжигаюсь чайником.

Ира — в соседней комнате. Прислушивается, радуется моим поражениям на кулинарном фронте и думает, что бы я без нее делал.

Ну не котлеты, конечно.

Пельмени.

Помыл посуду, чтоб ей герундий, вытер стол, прошел за компьютер мимо супруги, возлегающей с пультом в руке. Отыскал старые литературные наброски и начало романа. Ира якобы случайно включала спортивные каналы, но дешево меня было не взять. Я углубился в тексты, будто с мороза в баню зашел: внутри — уют и нега. Хотел продолжить, но не хватило слов. Сижу, как голый: прикрыться бы фразой, а под рукой — ничего.

Жена вышла из комнаты, погремела в ванной тюбиками и легла спать. За тот вечер мы так и не сказали друг другу ничего хорошего.

Бурлаковский маршрут и вправду оскудел. Раньше здесь дома только строились, а когда начальство почуяло золотое дно, на семнадцатый вечерний начали ставить исключительно тех, кто со связями. Первое время в забиратели шли многие «блатные», у нас работал даже внук министра. Недолго: обеспеченные мальчики быстро понимали, что словесный мусор забирать — тоже труд. Романтика слетала вместе с запахами парфюма, проигравшего обонятельную схватку вонище из помоек; становилось скучно и не престижно. Потому маршрут «17В» часто кочевал от одного забирателя к другому.

— Вы наш новый мусорщик? Приезжайте позже, я в это время не успеваю выносить. Не можете?! Тогда я вставлю вам флешку в ж… у меня муж — знаете кто?

Что же она такого выбросила, если самое вонючее оставила забирателю? Пока ехал между точками — слушал. Ничего интересного: «А кто эта крыса бесхвостая, которую ты подвозил? Лена вас видела, когда через дорогу шла. Ты мне давно обещал „ниссанчик“, жлоб пузатый. Когда спишь, у тебя изо рта воняет, как от мясокомбината».

Да, такие слова мужу знать ни к чему. Тем более если он — «знаете кто».

— Эй, помойщик, ты машину поставил? Убирай ее к матери, а то обоих переишачу!

Здоровый тип в шикарном костюме, на черном джипе. Салон под портфель сделан — весь кожаный. Лоб из того же материала, лоснящийся, потертый. Зато в контейнер милую чушечку выбросил: «Малыш, ты у меня лучше всех. Ты нежная, ласковая и это… об-во-ро-жительная». Ну ясно, выбросил от жены подальше. На пассажирское сиденье-то к нему бухнулся необъятный кусок мяса.

Много нужного нашлось в выброшенном архиве файлов какого-то интеллигента. Он, видимо, избавлялся от вежливости, которая в суровом быту некстати. «Если нетрудно», «позвольте», «я зайду позже» и тому подобное — еще так себе. А мне эти слова пришлись впору. Но самым ценным оказалось «большое спасибо» — настоящая редкость, песчинка золота в куче навоза.

«Обворожительной» я в тот же день одарил Ирину, за что получил горячий ужин и спальное место на брачном ложе. Без всяких излишеств, разумеется, до них мне рыть и собирать. Но плотские утехи в тот момент мне были ни к чему — я вновь, за многие годы, почувствовал сладкое томление от слов.

Следующий рабочий день был ненамного удачливее. Накопал с десяток мелких приятных выражений, высмотрел (точнее — выслушал) банальное признание в любви. Юноша лет семнадцати, судя по ломающемуся голосу, наверное, разлюбил девушку и потому выбросил ненужное более откровение. В той папке лежали и любовные стихи, но копировать их я побрезговал — разило похабщиной.

Самое ценное я подобрал в конце смены, случайно.

Понесло меня в приемку через центр, опечатку ему на баннер. Под вечер там грязища — слушать страшно. Как раз пересменка: дневные забиратели уехали, вечерние пока не вышли. Недовольство, раздражение, пожелания прямо в воздухе летают. Смотрю — стоит контейнер, мигает красным диодом. Переполнен, значит, негде мусор хранить. Мне бы плюнуть и проехать, но захотелось помочь неизвестному коллеге — у меня места на диске оставалось полно. Забрал выемку, по привычке включил воспроизведение и на втором треке услышал «прости меня». Женским голосом — большой раритет. Подарите такое выражение подруге — оно вам же и вернется.

Появился соблазн свезти хабар в скупку и разбогатеть разом тысячи на две валютой. Но я поборол мелкую жадность, стоящую на пути получения безвременного богатства. Надо только понять, как это делает Сия.

За квартал до офиса обменялись с Бурлакой машинами. Я вспомнил о доплате за вредность, а заодно и о том, что у самого в кармане денег под расчет — Ира просила зайти в магазин. Суммы для покрытия долга хватало, и я без сомнений отдал все. Дима отказывался вяло, он вообще, кажется, думал о чем-то постороннем — отрешенно улыбался и терял нить разговора.

— Ладно, возьму, дефис тебе в пах, — согласился он.

Я не пожалел, что уговорил Димку, — мой маршрут на самом деле вреднее.

Человеческая память — как сортировочная станция, где мусор делится на сырье и хлам. После чистки все равно остается пыль вредных воспоминаний — как налет на чашке, из которой постоянно пьют чай. А то, что хотелось бы оставить навсегда, само собой улетучивается. По дороге домой я слушал в наушниках найденные слова и шептал их про себя, стараясь не забыть. Поначалу не ощущал смысла, как в той книге с вычурным текстом, которую читать смешно. Но с каждым повтором значение звуков глубже въедалось в голову, словно раскаленное тавро в тело мученика. И мученику, как ни странно, становилось легче.