Многократор - Художник Её Высочества

Зачитали вердикт, в котором варево обвинения приправлено изысканными пряностями; такой уж у них король душка, спасу нет, перепонки тают! и сердцевина имени Его, и деяния Величества, раздвигающие губы мглы, и радуги плавников кита государственности с первым кучером — им (первый раз слышит, что на китах можно с вожжами), сами они — рабы, возделывающие морщинки королевских глаз, любимых ветрами, и прочее, прочее прочего по сравнению с 1913 годом. Ныне на вёслах речей уплываем мы в край словословий.

Не видать вам, господа, головы художника в корзине палача, как своей поясницы без зеркала. Его поясницу, правда, увидите. Так, драпать надо!

Стоп! Замри, король французский! Стоять, Стёпка! Опомнись, голуба! Растерялся тут, понимаешь, как автомобиль традиционной ориентации, попавший на английские дороги. От кого собираешься улепётывать? От видений?

Вопрос нужно ставить иначе. Пусть эти как хотят, так и ералашатся. Его же задача — проснуться.

Ущипнул мочку уха. За исключением того, что делегация покинула покои — ничего. Тогда впился с ногтями по максимуму. Ух, мазоха! Всё равно — никаких видимых мутаций предстоящего. Только красным ухом-флажком теперь можно махать, приветствовать очередную делегацию.

— Наоборот. Я вам говорю, сир: разговорите её, а ты, Степан, зачем-то зовешь «строителей». Называется: на хера попу гармонь, коли вин яйца маэ, хай на их и играе, — глазенки у массажистки лукавые, почти просохшие от слез. — И послушай совета: режь не бритвочкой. Затачивай поизящней.

Слуги внесли наряд для торжественных случаев. Художник, временно исполняющий обязанности монарха, не сопротивлялся. Не вырываться же? Русская царица Екатерина во время коронации имела шлейф длиной в семьдесят метров. Несли его пятьдесят пажей. Красотой и пышностью его туалет не уступает екатерининскому. Облачившись днём грядущим, подпоясовшись идеей, застегнув на пузе звезды, к цели двигайся скорее.

Мажордом сообщил, что невеста готова и пора открывать церемонию. Невеста — не Антуанетта, он надеется? Ему целованных до того, что вместо губ скоро хобот вырастет, не надо.

Толпа, забившая внутренний двор дворца, увидев короля, взревела радостно-хищно. Степан собрал свой плохой французский в единое целое, помахал ручкой и выдал:

— Месье, медам, медемуазель. Пермете дё ву салюэ дё ля пар дё Московского государственного университета имени Ломоносова! Эй министры, кстати, он уже родился или нет? Пур ль'амитье традисьонель э-э… дю пёпль франсэ э дё ль Юрс! Эшанжон — э-э, как их, блин… а! — ноз энсинь?{Позвольте приветствовать вас от лица Московского государственного университета имени Ломоносова! За традиционную дружбу народов Франции и Советского Союза. Обменяемся значками?}

Хотя заговори он на диалекте эфиопских евреев, думается, его равно поймут. Галлюцинация есть галлюцинация.

Продефилировал по коридору из гвардейцев, взошёл на подиум, где уже стояла нареченная. На ней плотная вуаль.

— Гюльчатай, покажи личико?

Женщина откинула вуаль. Степан покачал головой, и в зазеркалье Абигель подловила его.

Глашатай заорал о раздаче денег в честь бракосочетания августейших особ. Когда разбрасывали медные монеты, внизу творились ужастики, напоминающие бойню в свинарнике. Причем всех свиней забивали одновременно. Хохот, визг затаптываемых, брань, содомические частушки

(«Императорская бритва демократию волос подбривает, но у… революции подшерсток пробивается, ликуя»). Ударили фрикасе, барабанную дробь поддержали цимбалы, трубы выдали фундаментальные басы. Бракосочетание началось. Сочетающий священник Грандье шепнул:

— Бесы, искушая, запускали пальцы в рот, побуждая монахов к грешному зеванию. Бодрствуй!

Ох ты Господи, какие страсти-мордасти! Самое худшее, что может с ним случиться, — сверзится с дивана. И то не смертельно, на такой ковер хоть сырые яйца бросай, не то что его физиономию.

За сочетанием — прием поздравлений от парижской аристократии и иноземцев. Из клыкастой толпы тоже соленые прибауточки и подуськивание по поводу: пей, король, одновА живем! Виват!

Вино рекой, кричат разносчики, предлагая жареное мясо на лучинах, отварные потроха в желудках и пироги с зайчатиной, воры шныряют, состригая кошельки, лоретки продают себя здесь же. Содом и Гомора!

Чем ближе стрелки башенных часов подкрадывались к двенадцати, тем становилось веселей. За веселостью этой — плотоядное ожидание конца.

— Задним числом я думаю, ты правильно мне адскую дискотеку у Гжимултовского показала. Инквизицию — мужчины придумали. Наворотили глупостей во имя Христова и истребляли ведь слабых, Поц Додики советские, быдловато-гадливые! Чем женщина может ответить, кроме дурного крика? А их на дыбу, в костер. На одного колдуна — тысяча колдуний. Честно? Сколько среди них хорошеньких было. Щёчки, глазки, волосы у девушек — игра на струнах лунного света. У меня есть возможность их поласкать, но вместо этого я кожу сдираю. Если сорокалетний мужик не в состоянии совратить шестнадцатилетнюю, жрёт, свинья, на ночь, что кошмары снятся, брюхо на бёдрах, яйца растекаются, ума и авантажности нет, тогда этому отяжелевшему неинтересному бесполезному скоту хочется мучить. Понятно, когда по-честному: мужчина сильнее? — привяжи одну руку к телу. Если у тебя на неё нож, чтобы и у неё на тебя был, на паритетных началах. Тогда и делай, что задумал, фашист советский: пытай, режь, остальное. Только мне кажется, не станет Поц Додик этого делать, зная, что того же себе дождется. Мучить слабого не велика доблесть. Ты попробуй наброситься на спецназовца спереди, вооруженного до зубов. То-то же! Все насильники и маньяки меня очень хорошо поняли, но снова, трусы, возьмутся за своё сукаблягавно, нападать сзади. Есть за что презирать мужиков. Есть! Дохристианские язычники автоматически в адовы концлагеря попадали справедливо? Терзайте их, у них нет молитвенников! Индейцы виноваты в том, что от предков им достались вместо христианских идолов тотемы? Вот и получается: Иисусик — садиствующий скот, как его попы. Даже если это не так, всё равно бездарь, раз не смог объяснить популярно, как надо, без крови. Магомет такой же далбон, если после его объяснительных записок магометане открыты к диалогу, как бульдозер. На белом свете делай, что хочешь, ничего нельзя запрещать. Кроме одного — убивать людей. Поц Додикам Христа Магометыча за то, что столько людей истребили, еще долго надо грехи замаливать. Аби, может, проснемся? Представляешь: тихо лежим себе на диванчике, обнявшись… разве плохо?

Молчит его королева, нет искры.

— Сердце мое пожирают змеи, — вызверился на долговязого шута. — Вина дай! Жжёт в груди!

Долговязый, даже когда встал на колено, вручая кубок, всё равно бровь к брови художнику.