Многократор - Художник Её Высочества

Каталку вкатили в электрошоковую. На Степане белый халат. Типичный медбрат. Тем более от медсестёр после процедур тоже спиртным пахнет. Попу перед уколом чем дезинфецируют?

— Кому не лень, мной пользуются! — приклеивая липучками электроды. — Возьму, да соглашусь, где наша не пропадала! Тем более: я почти разведённая. Как позвоню в пять утра, срочный вызов! Ох, сейчас ведь начинается семнадцатая серия «Любви первый взгляд»! Так, машинка с турбонадувом, я пошла организую кофе, упадок сил у меня с тобой. А ты сиди себе, прилипни.

— А сколько ждать?

Сколько надо, столько и ждать. Не подбивай клин под овсяный блин. Поджарится — сам свалится. Он думал, они ничего не умеют? Очнётся больная — будет на диво чудным ребёнком. Сознание — выстиранное, агрессии никакой, страхов никаких.

— И сколько она будет такой?

Наташечка в дверях обернулась, навроде того, что сморщила алебастровый лоб. Алебастр — совершенный материал, морщится плохо.

— Уж сутки гарантирую. Ты кофе с сахаром пьешь? Сколько кусочков?

— Общечеловеческий стандарт — три.

Посидел, попялился в окно, где вечерние тени грубо отфактурили любую мелочь, потом высмотрел в стеклянном шкавчике бутылек, достал, понюхал, отметил: спирт! и выпил. Из глаз брызнуло, как у слабого пола. От уколов тоже плачут. Спирт может вон там, на улице называется алкоголем, а здесь, в больнице медицинский спирт называется лекарством.

Запикало. Сработала автоматика и стрелки пьяно завалились к нулям.

— Э-э, ты что ли, задевший небо?

— А-а-аби! — у Степана брови в метре над головой.

Бросился снимать электроды.

— Да больно! Потише! — вскричала Абигель, когда он чересчур резко сорвал очередную липучку.

— Ученик цирюльника учится на головах сирот. Неквалифицированный я санитар! — сдержать восторг жизни не было никаких сил. Ай, да Наташечка! Ну надо же!

— Смотри, у меня пупырышки на руках, а мне захотелось мороженого. Продается такое, называется «Дашенька». Очень нравится.

— А ха-ха-ха, ты моя! — закатился. — Надо же: мороженого!

— Эти написали: «Дашенька».

— Ха-ха, кто написал?

— Да вон на полке кусочки мяса написали. Я потому и захотела его, потому что написали.

— Какие кусочки мяса? — не понял Степан, поворачиваясь к полке.

На ней метались живые буквы. Пометавшись, сложились в слово. Прочитать невозможно.

— Задом наперёд, — пискнула одна буква.

Перемешались, сталкиваясь и тихо переругиваясь, наконец сложились в слово «Дашенька». Остальные, оставшиеся не у дел буковки, жались за спинами участвующих к кафелю стены.

— Я боюсь! Пусть она возьмёт свой кусок мяса и улетит! Махни на неё!

За окном на карнизе — огромная черная ворона.

— Так, на херр! — прохрипел, будто сухарь разгрыз. — Это когда-нибудь должно кончиться! Выкладывай! Говори немедленно, что я такого проморгал, раззява-кусок бесполезного мяса?!

— Когда?

— Именно, когда? Подожди: мы познакомились, ты жарила картошку… потом полезли в лабораторию, Копеляна поймали… Скажи: ничего тогда?! Ты, может быть, очень расстроилась?

Инквизиторы советовали: главное не отрывать взгляда от экзаменуемых глаз куска мяса. Это помогло.

— Ладно, дальше. Залезли на шпиль, сны начались всякие, папу освобождали, Асиель, бог дома…

Продолжил было дальше, но медленнее. Ещё дальше — и остановился. Глаза не дадут соврать, хоть выкраси лицо черной краской.

— Та-ак, девочка. Видишь, как у нас идёт по порядочку. Арест отца. Залезание на шпиль. Освобождение отца. Асиель…

Глаза её..! Он сам на грани нервного срыва, детектор лжи. Назад, ещё раз.

— Арест отца. Штурм шпиля. Освобождение Сергея Наркисовича…

Зрачок — центр мандалы.

— Арест отца. Штурм шпиля.

Буддисты знают: если внимательно смотреть на черную мандалу, центр её раскалится.

— Значит, шпиль? Что произошло, когда залезли на шпиль? Внизу что-то, в мастерской?

Тлеет центр красным.

— На самом шпиле, на звезде?

Красный становится оранжевым.

— На звезде, на антенне? Там, где лежит это дерьмо?!

Какой там оранжевый желтый, тут — белый! Белое-белое, а уж как приятно, им, мазохистам!

Абигель упала головой ему на плечо, разревелась. У Степана заныли виски, будто напился ледянной воды. Прорвался, но поздно-то как. Срубить бы ему, дважды дураку голову ещё там на парижской площади, нет же, — сбежал.

— Значит когда ты..?

— Да, — всхлипывая и проглатывая слова. — Ты… её… откинулся… головой на… прямо… эту…

Пропади пропадом! Не зря же говорят: глуп, как влюбленный. Одно слово — кусок мяса!

— Я без сознания… а ты её… — так сдавил себе виски — ногти заныли. Про виски и говорить нечего. — И она по-прежнему у тебя?

— И-и-и-и…

Если в костер лить напалм, дрова сгорят мгновенно. Сама больна, да ещё сгущёный бензин.

Степан расхохотался так дико, что Абигель в страхе отпрянула.

— Дай сюда это изваяние мысли, выпирающее изо рта! А ты у меня будешь в порядке сейчас, не после дождичка в четверг! Сам вылечу! Вынесу её на пустырь и выкину бродячим кошкам!

Мандала погасла.

— Аби..! Аби! Не думай даже! Очнись, говорю!

В абигелевых глазах снова ужас. Степан даже не стал оборачиваться. Ему плевать, что теперь там. Пусть хоть змея Ху, хоть Джек Потрошитель с ланцетом, коварно переодетый Наташечкой, хоть атомная война на полке.

Нужно прижигание, что-то радикальное, что угодно: только бы успеть вытянуть эту мерзость.

Абигель закатила глаза. Лицо мраморное.

— Что же делать, люди..?!

Некому советовать. Одна готовит кофе, другие смотрят сериалы, все в литературных страстях, в бумажно-искусственном дерьме.

Впился в её губы, безвольные, словно мочки ушей. Абигель на мгновенье открыла глаза. Его отчаянное электричество ушло под кожу. Но ненадолго. Глаза открылись, а потом даже не закрылись, затянулись плёнкой. Плёнка смыкается в точку из круга, когда в болотный желудок проваливается человек.

Укусил плечо — центр мандалы чуть только накалился. В шею засосом, сорвал простыню, крутил ей соски, щипал ногтями, рвал из паха, выл:

— Отда-а-а-а-ай!!

Вырвал своё оружие, воткнул, и бил глубже, и резал, и колол. До тех пор, пока центр мандалы не загорелся сначала красным, потом оранжевым, желтым, слепящим белым. Абигель застонала.

— Где?! — заорал на всю больницу. — Где она, дрянь, говори?!

От вопля по этажам заволновались больные. Стиснул ладонями её лицо. Глаза в глаза.

— Как ты это делаешь?! Отвечай, дура! Кусок мяса! Корова! Метелка! Отдай! Говори, говори, говори! Сссэка! Долбаная жизнь! Сэбись, картофельный салат! Вякай же, твою перемать! Конина дохлая, в поле ветер, в жопе дым! Педальная! Cбло! На хе-ер!! Урони-и!! А-а-а-а-а!!! — захлёбываясь своим отчаянием. — На ху…