Многократор - Художник Её Высочества

— Пить хочу.

Пить действительно хотелось, будто целый день играл в футбол в африканской пустыне. Подошёл, встал перед учительницей с открытым ртом, что у птенца, собираясь попросить водички из-под крана, но тут женщина совершила сенсорную ошибку. Ошибка не тянула даже на недоразумение, но Алевтина опрометчиво не знала, что перед ней стоит человек вне обычного миропоглощения, точнее сказать, — безумен. Положила ладони на степановы плечи.

— Ты чего глаза распускаешь, my friend? На пляж не ходишь? Подумаешь, великое дело, женщины загорают без лифчиков.

Поднял голову, втягивая в себя упоительный аромат женщины. Шпаги их снова скрестились. Сделав шаг, уткнулся лицом в нейлоновых птиц.

— Ты что это..?!

Молчал и бодал лбом нейлоновых птиц. И проиграл бы мгновенно, взрослый человек — физически сильней, если бы случайно его губы не прижались к её груди, к той волнующей материи противоречиво одновременно и упругой, и мягкой. Позже, пытаясь вспомнить схватку, Степан с удивлением обнаружил, что эмоциональный напалм частью выжег память. Очнулся на паркете. Видимо в борьбе оба повалились на пол. Две верхние пуговицы её рубашки отлетели, третья висела на нитке, груди женщины оказались у губ в совращающих сантиметрах. Закрываясь плечом, целовал соски, целовал куда попало, порой врезаясь носом в грудь, как стрела в мишень, после удачных проскакиваний головы между отталкиваниями. В дверях на шум появился Ося и оказался рядом, телепортировав через всю кухню после удара в крестец разряда известного электричества. Оттиснув друга, сопя начал мять грудь, вроде булочника на соревновании, где приз получит быстрее других замесивший тесто. Жаркая толчея схватки стала совершенно нестерпимой и вдруг, в очередной раз очнувшись, Степан ужаснулся такому своему миропожиранию до того, что отпрянул. Алевтина лежала на спине, расслабленно разбросав по сторонам руки, закрыв глаза, и улыбалась. Осенька, почувствовав перемену, тоже поднялся на колени. Алевтина не открывая глаз, сказала:

— Чтоб глаза мои вас не видели через десять секунд.

Они управились за половину указанного срока, не забыв прихватить со стола свои листки, книжки, словари и ручки.

У дома Степан остановился, придержал друга за локоть и по буквам произнес:

— Бухнешь где — убью!

Ося пожевал опухшими губами, цыкнул слюной меж зубов и ответил как надо:

— Тюльку не гони, Бум. Не о чем говорить до усёру.

Словно само собой разумеющееся, они наложили табу на проишествие. А факультатив прервался на некоторое время. Так получилось, что на следующий день Ёсиф заболел ангиной, нахватавшись после футбола холодного квасу, и Алевтина улетела в Москву, накануне после урока равнодушно поинтересовавшись, желает ли ученик продолжить. Он потерянно кивнул головёнкой.

Осеньку ангина скрутила крепко и дружок загремел в стационар. Постороннему наблюдателю, если бы такой нашелся, можно было бы биться об заклад, что бес вселившийся в младую душу, покинет её по истечению тех самых секунд наваждения, но сам Степан не догадывался, что бес вопреки останется ещё на какое-то время. У Алевтины во время семинара случился взрывной роман с таким же, как она, учителем английского языка. Вполне возможно, её любовная история стала драматической из-за неискушённой атаки подростка. Закончилось нескладно. Алевтина вернулась в Красноярск в жутком настроении. Степан, обязанный вызвонить по договоренности, пунктуально позвонил и, получив односложное разрешение придти со своими причастиями прошедшего времени, пришёл. Алевтина почти не обращала на него внимания, подчеркнув ногтем очередной экзерсис, потерянно бродила вокруг, обхватив себя за плечи, уходила на кухню, подолгу выстаивая там у окна в ультрамарине вечернего неба. Степан дописал последний столбик и понял, что Алевтина плачет на кухне. Осмелился выглянуть из-за её плеча на поллица и профальцетил в том роде, что: Алевтина Юрьевна, ну не плачьте, а? Может быть, чувствовал за собой не вину, но тот самый микроскопический посыл, переместивший критическую массу из пассивной половины в разрушительную. Алевтина перестала всхлипывать и неудачно взялась размазывать слезы кулачком, забыв про тушь на ресницах.

— Иди отсюда! — приказала. — Доделывай задание, сейчас приду проверю.

Степан вернулся совершенно удрученный. Алевтина появилась в зале с расплаканными глазами, взяла степанов труд, села на диван. Только пробежала глазами несколько строчек, ему стало ясно — она читать не в состоянии. Ученик ужаснулся несвоевременности своего прихода, а Алевтина отбросив бумажки, в сердцах выкрикнула: «Мамочка родная, ну почему так всё?!», и откровенно разрыдалась.

Здесь стоит поставить вопрос: почему свет, зажженный в зале двадцать минут назад, внезапно погас? Бесовская рука? Поздние сумерки сами по себе хороши, а тут ещё слёзы, и их война. Замес получился кульминационный.

Потом опять выжженный кусок памяти и снова его голова на нейлоновых птицах. Чернота ночи за окнами лакомилась последним ультрамарином вечера, единственно опасающегося откровенной синьки дня, презирающей седину утра, завидующего крайностям ночи, поздняя весна кругом, черемуховый дух, возвышенной тоскливости завывание троллейбуса, и ещё что-то, чему название искать тщетно. И когда он, на глазах взрослеющий отрок, расстегивал одну за одной пуговицы рубашки, молодая женщина ничего не говорила, не запрещала, но и не плакала уже. Вечность целовал сосочки, нежился щекой на груди, осмеливаясь даже несколько раз тронуть губами шею. Но инфернальный огнь брал своё. Выгорала непорочность юности. Волосы, чёрт! чёрт! чёрт! выгорели, превратившись из цилиндрических тел в трубочки. Душа выгорела последней. Наифантастическая плавильня укрытой оболочкой материи. В этом жаре любое действие, если не будет чистым враньем, то по крайней мере уж точно игрой представлений. Склонённая голова у живота наконец взрослого человека… Иллюзии…

Женщина остановила автомобиль посреди улицы (на стекле наклейка «Осторожно! Путаю педали»), включила аварийку и сидит, красит ресницы. Глазищи, каратов по сто. За ней собирается мужская очередь.

— Ты куда смотришь? — спросила Афродита.

— Она права, — Степан, разглядев ситуацию на дороге, подтвердил привилегии женского сословия. — Вон там, обрати внимание на будуарную лабораторию. Прелесть какая.

Неизвестно, кто пошутил по поводу пены молочного коктейля на верхней губе, но так получилось, что за Еленой, самой по себе Прекрасной, осталось божественное греческое имя. Все, кто знал девушку, не называли её иначе Афродиты. Иногда, правда, добавляя отчество: «Афродита Вальтеровна, будьте любезны…» Богиня любви и красоты, чего не отнять, и нежная девушка притом. Но с потаенной пружиной внутри. «Ты же знаешь, Стёпа, я люблю мелкие авантюры, в нашем-то тихом омуте.»