Многократор - Художник Её Высочества

— Падла! — огорчился другой Степан. — Первый… второй раз в жизни кофе сбежал.

Степан решил помаленьку успокаиваться.

— Ладно, Лжедмитрий, будем разбираться, кто из нас спятил. Вари кофе обоим, шпециалист.

На шифровку «шпециалиста» тот среагировал мгновенно. Так-так… Выяснили путем поочерёдных дозовых откровений, что их скрытая от общественного глаза жизнь идентична без градаций. Подвели черту.

— Две тысячи четвертый год. Двенадцатое июля. Два часа ночи. Что произошло?

Безумнейшая история его жизни, принёсшая как умопомрачительный успех, так и головную боль на долгие годы. Секрет секретов, не рассказанный ни единому человеку.

— Не помню.

Так-так-так. Это уже о многом говорило. Пошла информация.

Ни о чем это не говорило, кроме дополнительного подтверждения собственной игривости.

— Нет, вспомнил. Покатались на плотике неторопясь с одной девчушкой. Тише едешь — шире жопа.

— Прикалываешься, народюга?!

Деваться некуда: следует удобнее устраиваться на операционном столе и методично препарировать самого себя.

За окном светало. Неповоротливый город, истязая себя, еле просыпался.

— Чем дальше в лес… — произнес лже-Степан и многозначительно посмотрел.

— Тем ближе вылез, — уныло закончил Степан дедовскую присказку.

Выбрались на балкон, уложились животами на парапет и надолго замолчали, разглядывая чертеж города, потом одновременно локти на камень, носы вверх. В небе пролетел самолёт, надевая комочки облаков на шпажку выхлопа. Из Грузии, похоже, летит.

— И что будем делать?

— Не знаю. Но к Элечке, «строителям» и Наташечке всяко разно не пойдем. Безнадёга. Разберёмся без соплей.

— Согласен. Пройдем тише тени.

Поговорив, выяснили, что в появлении дубля не было запятой. Никто не задремал, не проснулся, обнаружив самого себя. Оба испытали на собственной шкуре последние метаморфозы, вернулись из города в первом часу ночи, чуть не запнулись об Варварушку, раскинувшуюся на полу мастерской, побеседовали (сексом не занимались, чего ради?), и наконец взаимоотразились.

— А может, один из нас фантом? У меня кровь — красная, у тебя — зеленая в горошек?

Проверили, уколовшись иголкой. Кровь как кровь. Кроме того — больно. Обоим.

Помолчали. И тут Степан, разглядывая оживающую бодрее столицу, почувствовал на своей щеке тот самый шершавый взгляд. Не повернулся на него по банальной причине: только что ему подумалось о том же.

— Мы не синоптики, чтобы ошибаться без угрозы потерять работу, — произнёс с деланным равнодушием. — Если тень убьет хозяина, — и тени конец.

— Суки подколодные, бляди задушевные, кто же это с нами вытворяет?!

— Мы с тобой, как настоящие комсомольцы, без трудностей жить не можем. Что дальше-то?

— Дальше в гору бегом, с горы кувырком.

— Забери свой кусок мяса и унеси его под гору остроумничать, — вдруг всхохотнул. — А ведь здорово! Всегда мечтал на себя, придурка, со стороны взглянуть.

Действительно, что-то в этом было. Собственная цена человека всегда выше его зарплаты. Интеллект меряет себя линеечкой, взвешивает, капает пипеточкой на ткани души «царскую водку», пытаясь определить собственную пробу и, соответственно, общественный вес, раз он общественное животное, а тут такая оказия. Здесь не потеть со страху надо, а пользоваться.

— Ромашки-рюмашки?

— Да уж. Лётчик должен быть всегда пьяным, потому что летать страшно. Но не сейчас. Пойдем-ка в город, яблок купим. Кому из нас не останется, всё равно сгодится.

Они шлялись по набережной, выдерживая паузу, приглядываясь друг к другу, меняя диспозицию войск, пытаясь определить возможное слабое место противника. Убивать нельзя. Но тут, знаете ли, такой случай подворачивается. Современный мужчинка изнежился. Половина признаётся:,Я голюбой, хи-хи., А признаваться в голюбизне, тоже, что признаваться:,Я слабак, хи-хи., Вот раньше! Тримушкетёры — настоящие мужики! там, шпаги, дуэли… Романтика! Главное, насладиться предоставленными возможностями.

— А если убивать помаленьку? Скажем, для начала отрежу тебе один палец, два, семнадцать, и буду наблюдать, на каком конкретно пальце и уровне потери крови произойдет самоликвидация дубля.

Только скусил шоколадную крышечку, мороженое сползло с палочки, словно палочка — раскаленный металл, и полетело вниз. Увидев, что мороженое падает на сандалету, еле успел отлягнуть ногой.

— Может мы настоящие близнецы? Мамуля что-нибудь там…

— Еголок нажевался?! Одно мороженое на двух палочках.

— А если жребий бросить?

— А переупоцеловаться не хочешь? Нам ведь с тобой всё можно, раз такая взаимная борьба великодуший. То есть вообще всё! Раз один из нас нежить. Зарегистрироваться, Гномиком, а, н, пропустить. Хочешь, я тебя зажмурюсь и поглажу?

— Выдоизнаблюю ведь на тебя, — взявшись демонстративно обсасывать палочку, с усмешкой поглядывая на себя.

— Возбуждает? Надо любить себя в искусстве. Вплоть до онанизма. Я себя люблю и холю.

— Но вне онанизма, к сожалению.

— Так может, попробуем?

— Почему нет? Семь бед — один ответ. Прямо сейчас?

— А пусть видят, кислогубые!

Они заржали на всю набережную, пуганув ворона с урны.

— Ну, ты дуррак!

— От дурака слышу. Пошли домой отселева.

— Почапали.

Тут же сверху им прилетел подарок судьбы. Перед ними в метре шлёпнулось беленькое. Может быть даже из зада того шуганувшегося от нехорошего хохота ворона.

— Промазал снайпер?

— Косожопый!

Высказались по поводу небесного каловыделения птичек, враз показали в зенит палец, а от того, что враз, скривились.

В лифте Степан, взяв себя за локоток, приблизился лицом к лицу на расстояние, имеющее особый смысл.

— Или ж поцелуемся? Кстати, открой-ка рот, кумир Бельведерский.

Неделю назад вывалилась пломба и недосуг в связи с бурно протекающей жизнью, сходить к стоматологу.

— Не звени ушами. Вывалилась она. А у тебя? Открой-ка зевальник.

Степан чмокнул дуплом.

— Мда… В самом деле. Сейчас пойдём? Пускай обоим тогда сверлят до пяток.

— Я не пойду, боюсь стоматологов. Ты иди, а я буду есть…

— Компот, — закончил меланхолично Степан.

И второй меланхолично матюкнулся.

— Правда, хотел компот?

— Страусиный пенис.

Вскрыв семисотграммовую банку ассорти, взялись лениво кидать в рот вилками фрукты.

— Человек — любовь Искупителя, — произнес, раздавив языком о нёбо ананасовый кубик. — Покайся! Обожай меня! Проси у меня милости, признай свою вину и поклонись мне, как владыке.

Про любовь Искупителя сказано равнодушно, про милость — с угрозой, про поклонение — насмехаясь.

— А может, правда, поцелуемся? Ты меня любишь?

— Я тебя люблю. Себя, само собой. Ты также. В таком случае, наших сущностей четыре, и если добьемся абсолютного слияния, будет пять. В какие времена мы могли мечтать о таких возможностях? Дух захватывает!