Многократор - Художник Её Высочества

— И ты можешь показать бога?

С ума сойти! Может!

Хорошо, в таком случае покажите ему бога. Только настоящего, чтоб делал чудеса, ходил по облакам, парил своей ночнушкой, чтоб саданул молнией, а он бы завтра проснулся, исщипал бы себя и явившись, убедился, что квартира в подтверждение благополучно выгорела.

Вот так! Рандеву теперь имеет безбожник с вышним предприятием нашего сфероустройства. Пока они шли, Абигель не молчала, а рассказывала о божестве чуть не молитвенно. Степан слушал и семенил, отстав на полшага, для того, чтобы подружка не видела, как он поминутно вытирал вспотевшие ладони о ляжки.

Вырисовывался заумный, но красочный божественный образ. Если б такой образ имел вид ламии, расчесывающей рыбьим хвостом спутанные, после охоты на заблудившихся охотников, волосы, он бы точно, раньше срока, заехал гипнотизерше промеж глаз вопреки своим правилам. Но в таком образе…

Не обращая внимания на конвульсии художника, передается дословно.

Рост у божества — высота его духа. С огнем его связывает священная нить спряжённая высшими иерархами. Одновременно нить — символ уз почитающих его. Его дух — стихия в центре всех вещей и по совместительству, раскаленный дух сияющего источника. Абигель много говорила по поводу боговой горячности. Сразу запутавшись, Степан с досадой констатировал приблизительность своего представления о божественных формах. Образ — орудие труда художника. Способ рассмотреть как поверхность действительности, так и возможность нырнуть глубже, в неопределенность допустимого, но толку от этого способа рассмотрения даже не внутреннего содержания, а хотя бы внешнего обличия, оказалось мало. Так вот, божественная жара — это богова жажда власти. Бог строит объекты внутри солнечной ауры, окружающей тело в славе. Округлые выражения типа: «его тело — дом силы» также ясности не вносили. У Тарзана тело тоже дом силы. Ни о чём не говорило белое озеро жизни, по берегам которого лежат золотые луки и стрелы. В его теле два отверстия. Куда ведет первое, не сообразил, зато вразумился, что воздух в оном зачем-то раздвигается на ширину колеса повозки. Второе отверстие ведет в пещеру. Дальше по матрёшечному; в животе божества — пещера с первичными водами, в первичных водах живет огнедышащий дракон, в желудке дракона — яйцо мира. На берегу первичных вод, сидит праведный рыцарь в гневе, косится на дракона и, если правильно понял замороченный Степан, хочет пырнуть дракона копьем, являющемся мировой осью, связывающей воедино уровни мироздания. Восклицания типа: «Его тело окружено узором неописуемой красоты», пропускал мимо ушей. Раз неописуемо, значит неописуемо, нечего голову ломать. Малоинформативны были и боговы возможности, которыми он связывал земного и небесного оленей за хвосты. Зачем их связывать, спрашивается, если ты не садиствующий натуровед? Ко всему, богова спина — раскаленный щит, сам бог — бог хвалы и порицания, сосуд превращений, господин невидимого и всё! и осточертело возиться с ингредиентами, не складывающимися в съедобное.

Замотал головой, прошептал:

— Если она менонитка, я сегодня же запишусь в менониты, тресну ей промеж глаз, а завтра выпишусь.

— Что? — обернулась Абигель, оборвав рассказ на полуслове.

— Говорю, — хмуро отозвался. — Хорошо быть учителем. Не надо уроки учить. Я, когда диплом защищал, думал: наконец последний экзамен в жизни. А сейчас думаю: как я ошибался.

— Да-да, — согласилась менонитка. — И бог смотрит на тебя, как ты с очередным экзаменом справишься. Тем более, что экзамены он сам и придумывает.

Не пойти ли свечку поставить? Так на всякий пожарный случай. Действительно, в голове каша. Его атеизм образованного человека поколеблен. Не поколеблен… но как бы выразиться..? Красота человеческого тела в античной скульптуре уже вовсе не красота человеческого тела, а данность, возможная не вследствие некого достойного уровня эволюционной спирали, а подачка от трансцендентного существа с нимбом. И не так. Какие тут сомнения у прагматика с дипломом. Как бы это самому себе сказать, чтоб не так в затылке чесалось? «Дед! Помоги сформулировать?»

Сибирский дед крякнул, видимо и его смутила неоднозначность рассматриваемого посыла, но, как всегда высказался конкретно: «Сколько ни тряси, последняя капля всё равно в трусы».

В любом случае, черту подводить и точки расставлять по своим местам следует в квартире на Бережковской.

Пока Абигель крутила ключом в замке, Степан пытался последний раз ухмыльнуться, мол, знаем мы ваши штучки: слоны — не символы облаков, а просто слоны и какают больше кого-либо. Но не был художник ни уверен, ни спокоен. И когда они вошли в прихожую, и когда вдруг из зала раздалось гневное «фуф!», у Степана сердце оборвавшись, упало в ботинок. Через небольшой промежуток времени, пока он боролся с собой, презирая себя за проявленную слабость, из зала снова раздался яростный свистящий выдох, закончившийся булькающим хрипом. Будто рыцарь в гневе, дождавшись момента, всё-таки воткнул копье в дракона. Дракон теперь вертелся на кончике мировой оси, хрипел и мучился.

— Ч-что это?

— Он!

Снова дохнул дракон.

— Ну всё! — психанул. — Охает дядя на тётьку глядя!

Если увидишь непонятное, не беги, а бей сразу яростно это по сусалам, гнобя страх, потом только разбирайся с кем поцапался. Отодвинул плечом девушку, протянул руку, готовый отбросить штору и сразу кинуться в зал. Сжал челюсти так, что заныли зубы.

— Уйдём, он сердится. Я боюсь.

— Бог связал нас своей силой, что унизительно! — рванув штору, скакнул вперед, кулаки у груди, ноги полусогнуты, глазенки в щелочку, выискивая врага.

В дальнем углу комнаты на гладильной доске, на треугольной пяточке, стоял утюг. Внутри него заклокотало и из дырок вылетел пар. Дракон выдохнул.

— Тьфу! — сплюнул, отжимая ребром ладони мокрые от пота брови. — Называется: здравствуй, здравствуй, дед мордастый!

У обманщицы — рот скобкой вниз, глаза пустые. Степан долго-долго вглядывался в лицо человека из страны, в которой никто не живёт.

Спину грело. Обернулся, сделал шаг к гладильной доске и отпрянул. Металлическая пластина утюга дышала волнами сухого жара. С печалью отметил: действительно всё здесь на месте; и регулятор мощности, белая шайбочка с метками — белое озеро жизни, с лежащими по берегам золотыми луками и стрелами, и пупырышка лампочки — раскаленный уголёк, вложенный в рот пророку иерархами, прочее, как рассказывалось.

Протиснулся мимо Абигели и, стараясь не бежать, чуть позже тем не менее понёсся по комнатам. Заглянул в ванную, туалет, кладовку, пал на колени в спальне, пошарил глазами под кроватью, пощупал за портьерами, подпрыгнул вверх, пытаясь обнаружить некое играющееся существо на верхней плоскости шкафа. Всё это делалось по одной причине: утюг был горячее магмы, его металлическая пластина от нестерпимого жара покрылась сизой окалиной… вот только вилка на проводе от утюга покойно валялась на полу под гладильной доской.