Василий Щепетнёв - В ожидании Красной Армии

Я притворил шкаф, рассохшая фанерная дверца нехотя встала на место. Разве отгородишься такой дверью? Давеча я собирался в библиотеку, да прособирался. Скоро начну буквы забывать. Сначала шипящие, потом настанет черед тяжелой буквы «Ы», остальных хватит на год, полтора.

Иду срочно, сейчас. Бархоткой провел по туфлям, руки сполоснул в рукомойнике, очаг культуры, чай, и — вперед, в контору, в библиотеку.

Библиотека, о! Моя библиотека. Зал, высокие стены, пятнадцать футов (в моей библиотеке счет идет на футы: во-первых, стиль, а во-вторых, в футах выше получается) обшиты дубом. Книги в кожаных переплетах, полки под потолок, стремянка на колесиках, галерея, камин и дворецкий. Сэр, леди Винтер просит принять ее. Зовите, Патрик, и подайте нам глинтвейна, сегодня ветер с Атлантики на редкость промозглый. Да, сэр, если позволите — невероятно промозглый.

На второй чаше глинтвейна, когда леди Винтер совсем было решилась поведать мне свои печали, я добрался до конторы.

Добрался вовремя. Уроки кончились, классная комната пуста, за соседней дверью кто-то перекладывал бумаги.

Учитель стоял у стола, наклеивая на матерчатую подложку белые листы.

— По местам боевой славы? — я разглядел, что это топографическая карта, вернее, блеклая светокопия.

— Почти. Внеклассная работа по краеведению. Половина детей читать толком не может, но стараемся, стараемся…

— Не могут читать?

— Спецшкола. Для отстающих в развитии.

— Неужели все отстают?

— Конечно, нет. Кто побойчее — в интернат отослали, в область. Остаются бесперспективные. Это их определение, не мое.

— Кого — их?

— Тех, — он кисточкой указал на потолок.

— Да… Мне, собственно, книжечку какую-нибудь почитать.

— Прекрасно, — он завел меня за шкаф, где, отгорожено от остальной комнаты, стояли невысокие, по грудь, книжные стеллажи. — Тысяча триста одиннадцать книг и брошюр. Выбирайте, я сейчас.

Я провел пальцем по корешкам. До, ре, ми, и так восемь октав, затем повторил. Наощупь приятнее всех показался господин Боборыкин, его я и вытащил.

— Вадим Валентинович! — но никто не отозвался. Ушел учитель, бросил меня, оставил и карту, и клейстер. Я принюхался.

На картофельном крахмале.

Хозяин не шел. Жили-были мама и три дочки. Мама дочкам всегда наказывала: без нее в большую комнату не ходить ни за что. Ушла она как-то, а в большой комнате пианино заиграло, там пианино стояло. Старшая девочки и говорит, надо, мол, посмотреть, и в ту комнату зашла. Пианино минуту помолчало, а потом опять заиграло, весело, быстро. Средняя дочь тоже не утерпела, снова пианино чуть-чуть помолчало и заиграло пуще прежнего. Тогда младшенькая вышла на улицу, подошла к окну, они в полуподвале жили, заглянула и видит сестры ее лежат на полу задушенные, а на пианино играет черная-черная рука.

Детская страшилка меня не образумила. Я пошел искать учителя.

Никакой музыки, зато в классной комнате тихий, но яростный шум.

Я открыл дверь. В. В. сидел за столом, а рядом два удальца что-то доказывали друг другу.

— Об чем ссора? — я подошел ближе.

— Пустяки, Петр Иванович. Извините, заставил ждать, — учитель поднялся навстречу.

— Ничего, ничего. Будем знакомы, — я протянул руку ученикам. — Петр Иванович, ваш доктор. А вы кто?

— Филипп, с двумя пэ, — смело ответил одни, другой же спрятался за В.В.

С двумя жить можно, с тремя тяжело. Впрочем, два грамма спектиномицина — и полный порядок.

На столе лежала зажигалка — так мне показалось. Конфузливый попытался ее убрать, но неловко, она покатилась по столешнице, В.В. пытался поймать ее, но я опередил. Та еще реакция.

— Осторожно! — крикнул В.В.

— А что?

— Вдруг взорвется? Ребята притащили, в земле отковыряли. Запал гранатный или что-нибудь такое…

— Запал? Я не ветеринар, зато два года отслужил в саперной части. Нагляделся. Чуть зазевается служивый — и нет пальцев. Или глаз, — я тщательно осмотрел вещицу. — Нет, это не детонатор. И даже не зажигалка.

— А что? — не выдержал Филипп.

— Солдатский медальон, — я попытался раскрыть, развинтить его.

— Он лежал около… — начал было сконфуженный, но, ойкнув, замолчал.

Латунь хрустнула, и медальон переломился.

— Видите, не взорвался.

Из медальона выпала бумажка, сырая крохотная трубочка.

— Осторожно! — еще раз воззвал учитель.

Я расправил листок. Лиловые буквы расплылись. Химический карандаш.

— …алко…гре…— прочитал я вслух.

— Вы так стремительны, — укорил меня учитель. — Мы бы постарались сохранить медальон. Аккуратнее надо!

— А если бы это действительно оказался детонатор? — хотя стало неловко. Что на меня нашло? Пришел, увидел, поломал.

В шахматах это называют «импульсивным ходом» и наказывают матом.

— Но… — начал сконфуженный, и, дернувшись, замолчал.

Второй раз лягнул его Филипп.

Учитель положил бумажку в ящик стола. — Отошлю в криминалистическую лабораторию, там у меня знакомый есть.

— В лабораторию?

— Имя — единственное, что было своего у солдата. Если сумеем прочитать большое дело сделаем. Мы с ребятами, — он взъерошил волосы Филиппа — ведем кое-какую работенку. Больше некому.

— Опасно. Мины в земле, гранаты…

— Вот я им и твержу: найдете что случайно — сами не трогайте. Ясно?

— Ясно, — ответил за всех Филипп. — Пошли, — он потянул сконфуженного за руку, и тот послушно пошел.

— Стараются ребята, — В.В. повел меня назад. — чай поспеть должен, не хотите?

— Хочу.

— Тогда еще минутку.

Я опять оказался у карты. Карта старая, с ятями, ЕИВ топографического общества. Деревни густы, а в промежутках почти сплошь хутора, все больше с невеселыми названиями: Грязный, Соломенный, Гнилуши, Жалкий (деревня наша раньше хутором была), Провальный…

— Интересуетесь? — в каждой руке В.В. держал по стакану.

Подстаканники МПС, с крылатым колесом. Парок курился над благородной гладью темного янтаря. Цейлонский.

— Вот, сообразил,— он подсел к свободному от бумаг краю стола, пристроил стаканы, из кармана пиджака достал сахар, тоже железнодорожный, по два кусочка в фасовке. Цукор.

— Я всегда без этого, — отказался я от сладкого. — Любопытно, да. Что за села…

— История. К примеру, Самохатка. Исчезла деревенька, а ведь первая линия метрополитена там пролегла, с нее российское метро началось.

— Метрополитена?

— Не в Москве же пробные тоннели рыть. Провалится квартал, что тогда? А здесь геология схожа, вот в девятьсот восьмом и начали прокладывать. Потом война, революция. Возобновили в двадцатых. Кольцевой тоннель, паровоз бегал, с вагончиками. А в войну якобы ставка главкома была. По слухам. Но это вряд ли, немцы сюда уже в июле пришли. Но что-то, наверное, было…

Я пил чай, отдуваясь и вытирая невидимый миру пот, а учитель развлекал меня беседой, рассказывал о каменных бабах в соленой степи (семьдесят километров к югу), стоянке времен неолита (сорок километров к северо-западу, летом непременно нужно будет съездит, у учителя мотоцикл есть, у местных перекупил, починил, лучше нового), и прочих примечательностях.