Василий Щепетнёв - В ожидании Красной Армии

— Откуда вы столько знаете? — решил удивиться я.

— Положено знать. Я по специальности историк.

— А что делаете здесь?

— Что и вы. Я в Душанбе работал. Даже по-таджикски немного выучился, но не помогло. Хорошо, живой.

— Я вчера тоже… краеведничал, — я перевел разговор с неприятного. — Окрест скитался, на мертвое поле забрел.

— Куда-куда?

Я рассказал.

— А, вы о стрельбище. Раньше, до войны, дивизия неподалеку стояла, стрелять учились.

— Стрелять?

— Наверное не скажу. Хоть и старый, а секрет. Тайна. Еще чаю хотите?

— Спасибо, нет. Кстати, вчера я и стрелка видел, — я рассказал о встрече с охотником.

— Это правда, — подтвердил В.В. — Нас предупреждали, чтобы за детьми приглядывали. Надеюсь, теперь спокойнее станет.

— Надеюсь, — я взял книгу, прощаясь. — Карточку заведете?

— Давно завел, Петр Иванович. Вы у меня активный читатель. Иначе нельзя. Нет книговыдач — ставку сократят. Десять минут в день уделяю картотеке, любая проверка слюной от восторга изойдет. Поросячество, конечно, но… Вы тоже … Пишите побольше, они писанину любят.

— Стараюсь. Кстати, а кто здесь до меня работал?

— Я потому и советую — пишите. Был тут Степанюк, фельдшер. Если к вам народ не спешит — ему спасибо, отучил.

— Правда?

— Назначит на ночь слабительного с мочегонным, еще и наорет. А чаще запирал медпункт и уходил, сутками пропадал. Говорил, охотится. Какая у нас охота…

— Странно.

— Честно говоря, я думаю, он здесь пережидал что-то. Прятался. Времена темные. Купил диплом, и пережидал.

— И долго он проработал?

— С марта по июль, в конце июля пропал.

— Как это пропал?

— Ушел и не вернулся. Даже зарплату не получил.

— А вещи?

— Какие вещи, чемодан всего имущества. В конторе, под замком ждет. Я думаю, переждал, и в Москву вернулся. Московского издали видать.

Я распрощался окончательно и с книгой в руке вернулся к себе.

У меня тоже имущества — чемодан. Скушай меня нынче Белый Клык, никто бы и искать не стал. Вернулся, мол, откуда я там…

Прежде, чем раскрыть книгу, я заполнил амбулаторную карточку на Гончарова Вадима Валентиновича, год впишу позже, диагноз — «острое респираторное заболевание». Мог бы и покруче завернуть, да пожалел на первый раз, все-таки учитель, библиотекарь, председатель отделения союза переселенцев.

В наказание всю ночь я бегал по кольцевой линии московского метро Октябрьская, Добрынинская, Павелецкая, а за мной по пятам, погромыхивая на стыке рельс — откуда и взялись? — катил паровоз серии ИС, украшенный барельефом главкома. Главком извергал из трубки клубы дыма, вращал красными горящими глазами и, время от времени, громко гудел:

— Ту-ту-у-у-у-у!!!

— Груз в пути. Прибудет завтра, — инженер снял наушники, отключил питание.

— Связь хорошая, — военный свою пару наушников положил на предписанное место. Аккуратист.

— Ионосфера, — инженер неопределенно пошевелил в воздухе пальцами правой руки. Из-за этого стукача не удалось толком побыть в эфире. Пошарил наскоро, настраиваясь, обрывки фраз, немецкий, немецкий, немецкий. Где наши? Жмурки на свету.

— Проверю системы, — инженер пошел к двери.

— Я с вами, — надел фуражку военный. Строго пасет, не забалуешь.

— Опять же, где он вырос. В лесу — ничего, а в поле не каждый годится. Какое поле. На полугоне грибы дристучие, хоть опята, хоть какие, — местный эксперт разделил мою добычу на неравные кучки. — Теперь можете готовить, а те, — он брезгливо показал пальцем, — сразу выкиньте, плохие.

Эксперту — Филиппу с двумя «п», было лет десять, и он прогуливал уроки на законном основании: карантин, ветрянка, братец из интерната гостили-с. Насчет грибов я ему поверил. Все равно осталось больше моих нужд, много больше. Впрок стану солить. С чесноком, черным перцем, лавровым листом и уверенностью в завтрашнем дне. Баночку на Новый Год, Первомай, а лучшую, заветную — на День Победы. Нашей Победы.

— Что за полугон такой? — почтительно осведомился я. Оленьи турниры, волчьи свадьбы, но серединка наполовинку, оттого и полу.

— Поле дурное есть. Если в сторону Огаревки идти, а после свернуть у развилки влево, как раз упретесь. Да вы там были. Мы летом на нем в войну играли. Другим не говорите, ругаются, — он удовлетворенно кивнул, когда я свалил забракованные грибы в помойное ведро, и небрежно спросил:

— Правда, что у вас бинокль есть?

— Правда.

— Сильный?

— Сильный.

— Спутники Юпитера можно увидеть?

— Наверное.

— А кратеры на Луне?

— Запросто.

— Можно будет… понаблюдать?

— Сейчас? — я с сомнением глянул в окно. Солнце, хоть и осеннее, грело и светило щедро, выдавая поскребыш, будто президент перед выборами.

— Нет. Зимой, в декабре, после двадцатого. Можно?

— Приходи. В шесть часов после двадцатого и приходи, как раз стемнеет. Договорились?

Эксперт ушел, обнадеженный, а я достал из чемодана бинокль. Цейссовский, объективы — что плошки. Мне его на память дала вдова одного астронома-любителя. Я ремешок поменял, и пользуюсь. Каждый день с крыльца смотрю, не видать ли чего хорошего. Красной армии, например. Могу и на небо глянуть, солнце моим сумеркам не помеха.

Пока опята доходили на плите, я с ведрами в руках сновал к колодцу, заполняя трехсотлитровый бак и чувствуя себя последним тимуровцем империи.

Прожектора окончательно портили ночь, и без того светлую, траченую луной. Лучи то натыкались на тучи, рисуя круги и овалы, то уходили ввысь, в никуда. Из звезд виднелись самые яркие, виднелись скучно и некрасиво, мешали шатающиеся клинья света.

Воздушная оборона.

Хозяин отошел от окна, вернулся к столу с погасшей лампой. Перегорела. И кстати — не шла работа.

Подождем.

Хватит колготы, ловли блох, упований на соломинку. Да и нет такой соломинки, чтобы не себя спасти — страну. Державу! Не все поняли. Какую глупость, какую дурь, подлость всколыхнули эти дни! Лихорадочно, до пены у рта валят вину друг на друга, предлагают проекты нелепей нелепицы: отдать Гитлеру Украину на сто лет! Распустить партию и Коминтерн! Ослиные дети! Ругательство показалось легковесным, и хозяин выматерился по-русски. Полегчало. Он даже улыбнулся, вспоминая совсем уж чудное — сделать бомбу в тысячу раз сильнее обыкновенной. Не в полтора, не в два — в тысячу! Попробуйте, попробуйте. Со старых времен у него тоже есть штучка, получится, хорошо, нет — все равно с германцем совладаем.

Старик не обманывал себя, не успокаивал, просто знал — совладаем. Проигрывают начинающие, таковы правила, а начать удалось не ему.

Тихо сегодня. И в небе, и на земле. Все ходят на цыпочках. Прислушиваются, ждут. Боятся, что он боится. Это и хорошо, и плохо. Что боятся — хорошо. Правильно. Плохо, что допускают, что он может испугаться.