Василий Щепетнёв - В ожидании Красной Армии

Вскормил ждущего. У него было два э… яичка. Второе — перед вами. Его пытались активизировать летом сорок первого — бросить на Берлин. Во всяком случае, грелка бы немцем показала — килограммы радиоактивного йода подарочек еще тот. Но — не отправили посылку. Груз до полигона не дошел. Исчез.

— И я его нашел.

— Нашли, нашли, Петр Иванович. Главное нашли. А изотопов у нас и так, сколько душа пожелает.

— Но откуда взялся этот феникс?

— Не знаю. А и знал бы — не сказал.

— Те, за окном — они-то кто?

— Конкуренты. Распад страны, распад спецслужб. Задача один — отыскать феникса самому, задача два — помешать соседу. Любой ценой.

— И Вадим Валентинович?

— Он умница. Подключил детей, а они много видят. А тут вы. Может, настоящий доктор, а может — конкурент, как прежний.

— И приглашение в метро — ?

— Метро? А, вы о Самохатке… Туда, действительно, ходить не стоило.

— А волкособаки?

— Их давно перебили, летом. Учитель и перебил. Он… В общем, он это мог.

— Как?

— Не комментирую. Волкособаки были опасны детям, могли помешать поискам.

— Но следы? Я видел следы утром, на снегу.

— Моя собака. Охраняла вас. Умная псина.

— А вы?

— Стараюсь соответствовать.

— Я не про ум. Вы что делали?

— Что и остальные. Тянул одеяло на себя.

— Вы лучше других?

— Клясться не стану. Просто я представляю государство.

— Государство… — я посмотрел на занавеску.

— Нет там никого, — успокоил охотник. — Увезли. И находку вашу тоже. В инкубатор, на Новую Землю.

— Да ну? Двадцать пять процентов хоть дадите? Положено по закону, между прочим.

— Даже грамоты не ждите. Сознание исполненного долга — лучшая награда, — он поднялся. — И не удерживайте, пора. Служба.

А я и не удерживал.

— Последнее напутствие вам, Петр Иванович. Будут спрашивать, а будут непременно, хотя и не настойчиво, отвечайте — ничего не видел, не знаю, живу чинно-благородно. Снов своих не рассказывайте.

— Премного благодарен за совет.

— Всегда рад услужить, — он тихо притворил дверь. Я сосчитал до десяти и вышел за ним, да поздно. Тьма стала пустой, покойной. Благостной, как благостна брешь ловко выдернутого зуба, язык долго и недоверчиво ищет его, зуб, ноющий, гнилой, но свой, а нет его. Желаете-с, протез поставим, а нет-с — и так люди живут. Как прикажете-с.

Я без опаски обошел двор, без опаски вернулся, лег. Отчего бы не поспать, а, проснувшись, не уверить себя, что не было ничего и никого. Арзамас-шестнадцать, большой такой курятник. Цыпа-цыпа.

Рвотой, уже и не кислой, а горькой, желчь одна, выплеснуло всего ничего. Облегчения не было, напротив, стало хуже, муторнее. Юлиан распрямился, постоял, унимая головокружение.

Сил нет, а идти надо. Помаленьку, помаленьку, ничего.

Заныли пальцы, отзываясь на давнишние морозы, тогда тоже казалось — не перемочь. Двигаться. Вперед.

Он шел, не замечая, что сбился, потерял путь, и идет назад, навстречу преследователям. Он вообще забыл о них, помнил лишь — идти, но куда, почему — не хотелось и знать. В светлые минуты приходила надежда — уйдет налегке, он же дома, но опять накатывала тошнота, выше и выше, паводок, все мысли исчезали, кроме одной — идти.

На человека он наткнулся внезапно, едва не наступил. Тот лежал ничком, пальцы сжимали жухлую листву, судорожно, цепко. Юлиан ухватил лежавшего за рукав гимнастерки, перевернул. Форма чужая, новая, а лицо — ношеное. Веки дрогнули, поднялись:

— Помираю…

Юлиан побрел дальше; второе тело, недвижное, перешагнул, не останавливаясь. Отраву везли. Пробили емкость пулями, она и растеклась, вот все и умирают. И он вместе со всеми. А тот груз, что он запрятал?

Юлиан сел: ноги не несли. Запрятал — куда? А, вспомнил.

Из кармашка он достал карандашик, затем расстегнул ворот гимнастерки, снял медальон, смертную коробочку, и, поверх написанного, вывел: «Груз — на хуторе Жалком, в погребе».

Буквы выходили дрожащие, большие, едва уместились. Завинтил медальон, повесил на шею и завалился, обессиленный. Теперь можно и полежать. Наши поймут, что и как. Должны.

Дыру я прикрыл картонкой, и все равно, тянуло холодом.

Чай согреет.

У медпункта остановился мотоцикл.

— Примите почту, а то некому, — почтальонша за ночь подбодрилась. Здоровая жизнь.

— Едете?

— Всех страхов не переждать.

— Я пытаюсь. Погодите минутку, я пару телеграмм напишу.

Телеграммы оказались короткими: «Согласен, еду». Дата, подпись. На приглашениях я отыскал адреса. Амстердам и Хайфа. Хотите видеть чемпиона? Увидите. И белку, и свисток.

— Отправьте международным, пожалуйста. И еще в дирекцию совхоза передайте, — я быстренько накатал «по собственному…».

— Передать не трудно, — она спрятала бумагу. — Опять тут работать некому.

— Найдется доктор, — уверил я ее. — Еще как найдется. Не было бы счастья…

— Да, — вздохнула она. — К нам на почту многие простятся из беженцев, на любую должность. Учителя, инженеры….

Она уехала.

Я повесил бинокль на шею и пошел на свой край села поглядеть, не объявилась ли, наконец, пропавшая Красная Армия, черт бы ее побрал.