Андрей Корбут - Гражданская война

Где-то далеко взвыла полицейская сирена, и мы поспешно покинули квартиру Томашевского.

Едва мы вышли на улицу, как прогремел взрыв. Фургон разнесло на части, и, охваченные пламенем, они разлетелись по набережной на десятки метров вокруг... А я снова увидел черный "мерседес", сворачивающий за угол.

Полиция прибыла скоро, сразу за ней -- пожарные, и только потом врачи. Зевак собралось немного, но все же была надежда, что, смешавшись с ними, мы не привлечем к себе внимания. Полиция, кроме того, что взяла в кольцо дымящиеся останки фургона, тотчас направилась к квартире Томашевского. Не прошло и получаса, как санитары скорой помощи уже выносили оттуда одно за одним тела убитых. Такая осведомленность немало меня озадачила, я хотел что-то сказать по этому поводу Рейну, как услышал голос Куена:

-- Не правда ли, занятное зрелище? Четыре трупа в квартире и еще неизвестно сколько в фургоне.

Я стремительно обернулся. Райкард склонил голову в знак приветствия и спросил невозмутимо:

-- Вы, конечно, случайно здесь?

-- Вы правы, -- коротко ответил я.

-- И ничего не видели? Если вас не затруднит -- жду вас сегодня к шести часам вечера.

Он было уже отошел от нас, как повернул на 180 градусов и приблизился вновь.

-- Кстати, один небезынтересный момент: вчера ночью из клиники исчез Артур Крайс.

В машине между мной и Рейном состоялся нешуточный разговор, касающийся наших дальнейших действий. Раздражение и упрямство моего напарника я мог объяснить только одним -- Рейн был насмерть напуган. Однако, сколько бы раз не предлагал он все бросить, этот вариант меня не устраивал. Наконец Рейн смирился.

-- Ну хорошо, если вы не хотите понять, что игры окончены...

-- Что-то я вас не пойму, Рейн -- поиски убийц вашего отца были игрой? -- спросил я почти зло и с откровенной издевкой.

-- Нет, конечно же, нет, но мы знаем столько, что нам жить-то может быть... На наших глазах убили по меньшей мере четверых...

-- Достаточно! Я должен переговорить с Вильямом, он был моим другом.

-- Делайте, что хотите, -- пробормотал Рейн.

-- Вы слишком взволнованы и, кажется, утратили возможность здраво мыслить. У меня в руках письмо, фактически подтверждающее, что кейс у Скотта, и самое главное -- шифр. Я еду к Скотту немедленно.

27.

Я едва успел застать Скотта дома -- он собирался в клинику. Мне еще не доводилось бывать у него, и я поразился, с каким изощренным вкусом (именно изощренным) был выписан интерьер гостиной. Сначала я оказался в вызывающе голом овальном зале, где иссиня-черная материя на стенах, справа и слева, открывала некое женское лицо, может быть, мулатки, загорелое, с характерным широким носом, чувственными губами, но в обрамлении пепельных волнистых волос и такими же серыми глазами... То женское лицо и было гостиной, волосы -- ниспадающие фалдами портьеры при входе; губы -- мягкий кожаный диван цвета пурпура, нос -- необычной формы замысловатый камин, глаза,-- две картины с сумрачными осенними пейзажами, а кожа -- красноватые стены и паркет красного дерева, в отличие от черного паркета в овальном зале.

"Я где-то уже видел это..." -- подумалось мне, и тут же вспомнил -- у Карла, когда он показывал мне рисунки -- это был интерьер комнаты в Музее Сальвадора Дали.

-- Чем обязан? -- приглашая пройти в гостиную, спросил Скотт.

-- Вильям, нам необходимо поговорить.

-- Все о том же? -- Скотт опустился на диван красной кожи, знаком предложил последовать его примеру.

-- Да.

Вероятно, мой решительный тон заставил его отступить от своего правила -- "не касаться прошлого".

-- Хорошо, но у тебя только полчаса, меня ждут больные.

-- Я постараюсь, -- спокойно ответил я, -- к тому же у меня к тебе всего три вопроса: Что связывало тебя с Рейном? Почему вы поссорились? И, наконец, где кейс с черновиками?

Скотт насмешливо сощурился, посмотрел на меня в упор долгим взглядом, затем запрокинул голову назад, на спинку дивана и произнес с расстановкой:

-- За-бав-но... Ты не ошибся с профессией? Может быть, тебе в твои 36 еще не поздно переквалифицироваться?

-- Если ты считаешь все это вздором, попробуй доказать обратное? -настаивал я.

-- Ты решил меня исповедовать? Сегодня какой-то религиозный праздник? Но где твоя сутана? Ты не детектив, не монах, так какого же черта...

-- Томашевский застрелился ... два часа назад.

Скотт медленно поднял голову, выпрямился, но остался сидеть, на его скулах заиграли желваки.

-- Откуда тебе это известно?

-- Я видел это собственными глазами... Как и его предсмертное письмо, в котором он фактически объявляет тебя своим наследником...

-- И все?

Я не мог не заметить, что печальное известие причинило Скотту душевную боль, но с этим последним его возгласом в глазах Вильяма блеснул и радостный луч надежды, и я понял, что мысль о шифре заслонила эту смерть.

-- Где письмо? Оно с тобой?

-- Я уничтожил его,-- солгал я. -- Вскоре после самоубийства Томашевского, в его квартире стало тремя трупами больше. Слишком большой риск хранить такое письмо.

Для Скотта это было ударом. Он вдруг сник и как-то сразу постарел.

-- Боже мой... Боже мой... -- шептал он.

-- Впрочем, иные вещи хранить еще более опасно? Не так ли?

-- Боже мой...

-- Ты сокрушаешься о смерти друга?... Или утратив последнюю хрупкую надежду заполучить шифр?

Скотт, словно восстав из пепла, сверкнул очами, но быстро овладел собой и вполне хладнокровно произнес:

-- Предлагаешь торг?

-- Нет, откровенный разговор.

-- Желаешь откровенного разговора? Хорошо, но помни: не я -- ты его захотел, однако правду -- в обмен на код.

-- Слово...

-- Одно условие: ты выслушаешь меня до конца, никаких вопросов, никаких комментариев, пока я не закончу. Я сам расскажу обо всем, что посчитаю возможным...

Я кивнул в знак согласия.

-- Что связывало меня и Рейна? -- Нормальные деловые отношения. Как врач, я располагал информацией о женщинах, чья первая беременность разрешилась не совсем удачно, я говорю о тех, у кого появились на свет дети-мутанты. Обычно это наносило сильнейшую психологическую травму. Рейна же интересовали только очень богатые семьи. Это все, что ему от меня требовалось. Для чего? -- я знал о его "изобретении" лишь в общих чертах: Рейн умел ждать. Это естественно, что семьи, где первенец родился с патологией, старались вскоре обрести второго ребенка, однако по ставшей уже печальной статистике, если в подобных случаях второй ребенок не рождается мутантом, то это скорее исключение, чем правило... На это и рассчитывал Рейн, когда втайне от жен вел переговоры с их мужьями, и, если все повторялось, он осуществлял подмену-- ребенка-мутанта на ребенка нормального. Рейн получал от мужей деньги, я от него свою долю, а ничего не подозревавшие матери были на вершине блаженства.