Орсон Кард - Песенный мастер

Это случилось вскоре после того, как он заметил, что другие в Капеллах начали обсуждать это, поначалу между собой, а затем и с Анссетом. «Может ты что-то неправильно делаешь? — спрашивали у него во время еды, при встрече в коридоре или в туалете. — Почему тебя наказывают?»

Анссет отвечал на это лишь пожимал плечами или звуком, означающим: «Откуда мне знать?». Но когда запрет на его выступление так и не прекратился, он начал отворачиваться от подобных вопросов с холодностью, которая быстро обучила любопытствующих, что данная тема к выяснению запрещена. Для Анссета это была лишь частица Самообладания, не позволявшая ему самому принять участие в измышлениях относительно этого таинственного запрета. Но то же самое Самообладание не позволяло спросить об этом самому. Так что Эссте могла тянуть это испытание столь долго, сколько ей самой бы того хотелось. Что бы это ни значило, что бы она ни надеялась довести до конца, Анссет обязан был принять это без вопросов.

Понятно, что, как и ранее, она приходила в его комнату каждый день. Должность Песенного Мастера Высокого Зала означала дополнительные обязанности, совершенно не снимающие те, что были у нее раньше. Отыскание и обучение Певчей Птицы для Майкела было делом всей ее жизни, добровольно возложенным на себя десятки лет назад. И конца ему не было видно, плод еще не был снят, но все потому, что Ннив умер, и потому, что этой проклятой дурочке Киа-Киа вздумалось доставить ей страдание, навалив еще и административную работу. Она разговаривала с Анссетом как можно больше, надеясь убедить в том, что он ее не утратил. Но тот воспринял известие без всякого знака, что сам он об этом беспокоится и проходил ежедневные уроки, как будто все было так и надо.

Да и почему бы он вел себя как-то иначе? Пока Киа-Киа не высказалась перед своим уходом, Эссте и сама особо не беспокоилась. Если Анссет великолепно владел Самообладанием, значит и во всем остальном он тоже был великолепен, потому до сих пор этого и не замечалось. Но вот теперь Эссте отмечала Самообладание, как будто каждый явный случай невнимания Анссета был для нее ударом.

Что же касается самого мальчика, то он понятия не имел, что происходит в душе наставницы. Эссте тоже прекрасно владела умением самоконтроля, и по ней никогда не было видно, что она беспокоится или размышляет об Анссете. Все идет так, как должно, решил он. «Я — озеро, — думал он, — и мои берега высоки. Во мне нет низинного места, и с каждым днем я становлюсь все глубже».

Ему и в голову не пришло, что он может утонуть.

Урок.

Эссте привела Анссета в голую комнату, где не было окон. Один только камень, площадью в десяти квадратных метров, и толстая, не пропускающая звуков дверь. Они уселись на каменном полу, а поскольку все полы в Доме были каменными, они посчитали пол удобным или, по крайней мере, знакомым, так что Анссет даже имел возможность расслабиться.

— Пой, — сказала Эссте, и мальчик запел.

Как всегда его тело было скованным, на лице не было знака ни малейших эмоций; зато сама песня, как и всегда, была эмоциями переполнена. На сей раз он пел о темноте и замкнутых пространствах, и песня была печально-траурной. Эссте часто поражалась глубине Анссетового понимания сути вещей, которых он, в своем возрасте, сам познать не мог.

Песня резонировала и отражалась от стен

— Звенит, — сказала Эссте.

— Мммм, — ответил мальчик.

— Пой так, чтобы звук не звенел.

Анссет запел снова, на сей раз песню бессловесную и совершенно не имеющую смысла, и та свободно двигалась в самых низких нотах (которые не были особо низкими), и наружу выходили, скорее, не ноты, но дыхание. Эта песня уже не давала эха.

— Пой так, — приказала Эссте, — чтобы для меня и для стен было громко, как ты сам это чувствуешь, но чтобы эха не было.

— Я не могу, — ответил на это мальчик.

— Можешь.

— А ты можешь?

Эссте запела, и ее песня наполнила все пространство, но отражения от стенок не было.

Так же запел и Анссет. Один час, затем другой, пытаясь отыскать самый подходящий голос для этого помещения. И в конце концов, в начале третьего часа, он сделал все так, как надо.

— Сделай это снова.

Мальчик опять запел, а потом спросил:

— Зачем?

— Ты не поешь только в тишине. Ты еще поешь и в пространстве. Ты должен петь точно в том пространстве, которое тебе дано. Ты обязан петь так, чтобы все слышали тебя безошибочно; ты должен держать ноту так чисто и без эха, чтобы любой мог слышать именно то, что производит твое тело.

— И я должен это делать каждый раз?

— Вообще-то, Анссет, это становится рефлексом.

Они посидели и помолчали. А потом, очень осторожно и мягко Анссет попросил:

— Мне бы хотелось таким вот образом заполнить и Капеллу.

Эссте понимала, о чем мальчик просит, и ей не хотелось отвечать на этот животрепещущий вопрос.

— Думаю, что сейчас в Капелле никого нет. Мы можем пойти туда.

Анссет вздрогнул на какое-то мгновение — тем не менее, Эссте отметила, что, после того, как ее ученик помолчал, на его лице ничего не отразилось.

— Мама Эссте, — сказал он наконец, — я не знаю, почему мне запрещено выступать?

— Разве тебе запретили?

— Ну, — тихо-тихо, кротко — ты же понимаешь, я должен.

Это уже была небольшая победа. Сейчас она заставила его спросить. Только победа оказалась бессмысленной. Он не потерял самоконтроля; просто мальчик понял, об этом бессмысленно молчать. Эссте откинулась, прижавшись стеной к каменной стенке, не понимая того сейчас, что сама связана своей жесткостью, чтобы теперь расслабляться.

— Анссет, а какова твоя песня?

Тот уставил на Эссте пустое лицо. Она ждала. Мальчик явно ничего не понял.

— Анссет, ты попросту возвращаешь назад наши собственные песни. Ты ухватываешь, что люди чувствуют, усиливаешь эти чувства и тем самым разбиваешь, крушишь нас ими; только вот, дитя, какова твоя песня?

— Все.

— Ни одной. До сих пор я никогда не слышал, чтобы ты пел песню, о которой бы я знала, что эта песня — только твоя.

Анссет не утратил Самообладания. Но конечно же, мог бы и рассердиться. Он только глянул на Эссте своими пустыми глазами и сказал:

— Ты ошибаешься.

Мальчишке было всего шесть лет, а он сказал: ты ошибаешься .

— Ты не будешь петь на публику до тех пор, пока не споешь для меня свою песню.

— А как ты узнаешь?

— Пока не знаю, Анссет. Но узнаю.

Мальчик с готовностью слушал ее, и Эссте, потому что и сама умела Владеть Собой, не отворачивалась от его взгляда. Некоторые дети, бывало, плохо воспринимали самоконтроль, и чаще всего заканчивали как Глухие. Не всякий легко овладевал им, но это было исключительно важным для песни. Но вместе с тем были и такие дети, как по-настоящему хорошие певцы и Певчие Птицы, которые обучались Владению Собой очень быстро и жили с ним естественно . Слишком естественно. Ведь сутью и целью самоконтроля вовсе не было полностью исключить певца от человеческого общения, но удерживать этот контакт чистым и ясным. Только вот Анссет вместо того, чтобы использовать Самообладание в качестве канала, использовал его, чтобы выстроить непробиваемую и непреодолимую стену.