Пол Андерсон - Планета, с котоpой не возвpащаются

По-видимому, они называли себя «рорванами» — приблизительно так человек может произнести это слово. У них были и индивидуальные имена: Силиш, Янвусарран, Аласву. Указывая на предметы и демонстрируя действия, люди начали составлять элементарный словарь и перечень фонем: это был гибкий язык — около пятидесяти фонем. Интонация играла большую роль, но анализируя свои записи Эйвери решил, что язык не аналогичен китайскому.

— Я уверен, что слова в нем склоняются, — заявил он, — но не могу ухватить сути их грамматики. Возможно, что интонация связана со склонением, но… — он грустно вздохнул.

— Но почему бы не научить их английскому или испанскому? — поинтересовался Лоренцен.

— Не хочу испугать их такой трудной работой. Может быть, это только группа странников, которые случайно наткнулись на нас. В любой момент они могут уйти. Не забывайте, они могут быть кем угодно — от официальных послов, до бродяг или бандитов, или кем-нибудь еще, для чего в земном языке нет названия. Мы ничего не знаем ни о структуре их общества, ни о них лично. — Эйвери пригладил рукой редкие волосы и заглянул в блокнот. — Проклятие, этот язык не дает мне покоя.

— Позвольте мне взглянуть ваши записи, — попросил Лоренцен. — Я немного знаком со словарным анализом.

— Не сейчас, Джон. Я еще хочу привести их в порядок. Я приготовлю для вас копию.

На следующий день Лоренцена попросили отправиться на аэрокаре с экспедицией для сбора образцов. У него не было повода для отказа, поэтому изучение языка пришлось отложить. Когда он вернулся, Эйвери с кривой усмешкой протянул ему пачку листов.

— Держите, — сказал он. — Вчера, когда вас не было в лагере, я добыл еще немного информации, но она привела меня к еще большему затруднению. Значительная часть ее противоречит тому, что, мне казалось, я знаю.

Лоренцен провел над копией записи много часов и в конце концов вынужден был признать свое поражение. Названия для большинства самых важных предметов варьировались безо всяких видимых причин. Например, Сестре соответствовали слова: Орту, Оманий, Валакеш, Арбву-джангиз, Зулей и свистящий шум, не произносимый ни на одном из земных языков. К тому же казалось, что в других предложениях все эти слова приобретают совсем другое значение. И это были не синонимы. Каким-то неясным образом слово зависело от всего контекста. Кроме того, в разговоре не удавалось идентифицировать отдельные предложения.

Лоренцен с разочарованием вынужден был отказаться от дальнейших поисков. Эйвери упрямо продолжал работать, засиживаясь допоздна, чтобы обдумать полученные за день материалы. И он единственный не считал эту работу напрасной.

— Какого дьявола мы торчим здесь? — ругался Джаммас-луджиль. — Тут есть туземцы. Они настолько цивилизованы, что колонизация невозможна. Почему бы нам не отправиться домой и хорошенько выпить, а потом забыть это грязное место.

— Нам, видимо, следует завершить исследования, — мягко сказал Лоренцен.

Джаммас-луджиль вытащил замызганную старую трубку и принялся набивать ее. Его грубое темное лицо исказила насмешка.

— Исследуйте мой зад! Вы знаете так же хорошо, как и я, что это практическая экспедиция. Нам лучше потратить время на поиски другой подходящей планеты.

Лоренцен вздохнул.

— Сомневаюсь, что это возможно. Даже у нашей экспедиции были трудности с финансированием. Где же мы раздобудем средства для другой? На Земле осталось достаточно нерешенных проблем, на которые парламент всегда сможет потратить общественные фонды, вместо погони за неуловимой мечтой, а на частные денежные пожертвования далеко не уедешь.

— Вас это волнует? — спросил турок.

— О… да. Думаю, да. Но я никогда не собирался покидать Солнечную систему навсегда. — И тут Лоренцен догадался: — А для вас очень важно, Кемаль?

Инженер кивнул:

— Да. Важно. Я уже в том возрасте, когда хочется осесть где-нибудь, создать семью. Но что может человек делать в Солнечной системе? Только работать на кого-нибудь другого всю жизнь. Я хочу быть сам себе хозяином. Я думал… а, к черту! — Его голос потух, а глаза невидяще смотрели на равнину.

— Еще есть надежда, — сказал Лоренцен. — Может быть, туземцы живут под землей или где-нибудь в этом роде. Так что им будет все равно, если мы колонизируем поверхность. В этом случае они даже выиграют — торговля и тому подобное.

— Возможно. — Огонек сверкнул в глазах Джаммас-луджиля. Но затем они вновь погасли. Он сжал волосатую руку в кулак. — Но что-то же произошло с первой экспедицией! Я подозреваю, что туземцы убили их и уничтожили все следы…

— Сомневаюсь, — сказал Лоренцен, хотя в глубине души ощутил нарастающий страх. — Как они могли добраться до корабля на орбите? Как персонал мог быть настолько неосторожным, чтобы допустить это? Нет, я по-прежнему думаю, что с ними что-то случилось в космосе. Случайный метеор, какие-нибудь неполадки, или…

— Подобные вещи больше не случаются с кораблями.

— Могут случиться, если произойдет несколько маловероятных совпадений. Или… подождите, вы ведь говорили, что была попытка саботажа на «Хадсоне»?

— Была. Минутку… вы имеете ввиду…

— Я ничего не имею ввиду, Кемаль. Но дома есть группы, настроенные против самой идеи колонизации. Ресуррекционисты считают, что это противоречит воле Господа. Монархисты, коллективисты, евгенисты, все эти фанатики знают, что их крайне незначительные шансы захватить власть совсем исчезнут, если люди двинутся из системы. Там есть группа Хилтона с его псевдонаучными идеями о внеземных болезнях, вторжениях и мутациях колонистов во что-то отличное от людей и враждебное им, вы понимаете?

— Бомба, спрятанная в «Да Гамме». — Джаммас-луджиль потер подбородок. — Это было бы не слишком трудно сделать: их корабль не строился с самого начала, как наш… Конечно, трудно себе представить, как они смогли подобраться к нашему конвектору. Все наши рабочие до последнего электрика были тщательно проверены правительством на предмет саботажа. Но могло быть, могло быть…

— В этом случае… — В Лоренцене нарастало возбуждение. — В этом случае нам нечего бояться.

— Зато этим сволочам нужно бояться меня! — рука турка сжалась на винтовке.

Прошел еще один день. Встало сине-зеленое солнце, рассеялся туман, выпала роса, с металлическим блеском упав на травы. А через шесть часов поднялось красное солнце и начался полный день. Облака, подсвеченные красным и зеленым, плыли по небу, двойные тени повторяли их цвета, трава мерцала множеством оттенков, когда ее шевелил ветер. Первый солнечный закат был не очень эффектен, так как Лагранж-2 все еще сиял высоко в небе, но в конце дня возникла жуткая картина, когда все освещалось лишь огненным заревом. Парадоксально: становилось прохладно, даже холодно, когда светило только меньшее солнце, но его красный диск казался устьем огромной печи. Второй солнечный закат был, как обычно, великолепным взрывом малинового, оранжевого и красного. Затем наступила ночь со сверкающим великолепием звезд. Появилась Сестра. Один край ее диска был красным, а другой — сине-зеленым, более темный центр освещался лишь отраженным светом Трои. Показавшись над горизонтом, Сестра выглядела невероятно огромной, заполняя собой полнеба; когда она поднялась в небо, то по-прежнему оставалась такой же большой, так что человек, привыкший к Луне, не мог избавиться от ощущения, что она падает на него. Ее свет струился серебристым потоком, сверканием измороси и росы. Ночь была длинная, тихая и чужая человеку.