Яна Дубинянская - Письма полковнику

Они переговаривались между собой на чужом языке. Гортанном и выразительном, как в сериалах, и Марисабели всё время казалось, что вот-вот — и она начнет разбирать смысл слов, отслеживать суть разговоров… Ничего подобного, конечно, не происходило, и делалось еще страшнее.

Правда, как выяснилось, молодой бандит, изукрашенный Дылдой, немножко владел общепонятным языком. Чего он хотел от Крокодилицы, Марисабель не расслышала. На тот момент девчонки, ненадолго оставшиеся без охраны, заерзали, завозились на скамье, пытаясь усесться поудобнее, слегка размять ноги и хоть чуть-чуть распихать локтями соседок; на большее никого не хватило, даже на перешептывания. И все разом повернули головы, когда Крокодилица внезапно взревела, взорвалась непечатным потоком — уже привычным на съемочной площадке, но сейчас, в адрес вооруженных террористов?!

— Ой, — сказала Славка.

— Это был первый звук с их скамейки.

Крокодилица вдруг зашаталась, схватилась одной рукой за горло, а другой ниже, подперев сбоку левую грудь, и медленно, словно тесто по краю кастрюли, поползла вниз. Марисабель успела удивиться, как это она пропустила выстрел. Или они ее ножом?..

— Убили, — выдохнула Славка; в ней будто прорвало клапан, она уже не могла держать язык за зубами. Дура. Каролина шикнула на нее поверх головы Марисабели.

Другой бандит подхватил Крокодилицу, встряхнул ее, а молодой кричал ей прямо в ухо что-то вроде бы и по-нашему, но еще непонятнее, чем если б он по-прежнему изъяснялся на родном языке. Затем оба куда-то потащили ее под руки — живую или все-таки мертвую? — после чего охранник вернулся к скамье.

Девчонки замерли, слиплись в единую массу, втянули головы в плечи.

А скамейка становилась всё более твердой и узкой, и уже казалось, что они сидят на лезвии ножа, вернее, меча — прямого, длинного и наточенного остро-остро. От тезеллитового подоконника несло игольчатым жаром. Подоконник широкий. И такой же точно недостижимый, как море вдали за окном. Как Исходник. Как свобода… слово, под которым обычно понимают неизвестно что.

Оказывается, свобода — это когда ты можешь встать, пройтись по вестибюлю, влезть на подоконник, выглянуть в окно. Всего лишь. Причем можно ничего этого и не делать, вот так и сидеть себе на лавочке с девчонками в ожидании съемок, но знать, что в любую минуту…

К молодому террористу подошел другой, постарше, они перекинулись парой слов на своем языке и ушли вдвоем, но легче от этого не стало: подтянулся поближе тот бандит, что раньше охранял съемочный техперсонал: половину из них тоже увели на другой конец вестибюля. Там происходило какое-то движение. Телеоператоры возили туда-сюда камеры на колесиках, осветители устанавливали прожекторы, а несколько террористов ходили вокруг, подавая команды то отрывистыми голосами, а чаще красноречивыми жестами автоматных стволов.

Если б знать хотя бы приблизительно, чего они хотят. Когда захватывают заложников, рассказывали в одной телепередаче, всегда выдвигают властям какие-то требования. Власти делают вид, что соглашаются, всячески затягивают переговоры, а сами пока готовят штурм. А во время штурма расстреливают всех. И бандитов, и заложников.

Федора нигде не видно. Возможно, они его уже убили показательно, для устрашения властей. А вдруг, наоборот, отпустили? В любом случае, некому будет закрыть ее, Марисабель, своим телом…

Захотелось заплакать. Не от страха — от страха не хотелось, — а от жалости. К себе, такой юной и красивой, так и не узнавшей настоящей большой любви. К Федору, на всякий случай. К родителям, друзьям, одноклассникам, даже к учителям… некоторым. И заодно к дурам-девкам, сидящим рядом на скамейке. Их, наверное, так и застрелят всех вместе, длинной автоматной очередью.

Террорист возвратился, улыбаясь чему-то своему. И со всем ведь молодой парень, даже красивый. Последний, наверное, кого она…

И вдруг Славка ляпнула:

— А можно в туалет?

Вот дура. До сих пор Марисабель как-то не думала ни о чем подобном. А тут мгновенно почувствовала, что это и есть самое главное и неотложное. По-маленькому. Но жутко, нестерпимо, до смерти.

Скамейка завибрировала: все девчонки, словно по команде, начали ерзать, ежиться, сдвигать ноги. Бандит остановился, оглядывая заложниц с легким недоумением. Потом поправил на плече лямку автомата и двинулся было дальше.

— В ту-а-лет, — повторила по слогам Славка. — Ну… он же вроде понимал по-нашему?

— Обломайся, — мрачно сказала Марисабель.

— Почему? Сейчас проводит, вот увидишь. Просись тоже.

Она развернулась вполоборота; между их лицами оказалось, наверное, меньше десятка сантиметров. Славкин левый глаз, накрашенный длинной блестящей стрелкой, перед тем, как расплыться, непонятно подмигнул.

— Д-да, — сказал террорист.

Девчонки повскакивали с мест мгновенно, все сразу, так спугнутая стайка воробьев. Бандит шарахнулся назад, вскинул автомат, что-то крикнул, неразборчиво и скорее испуганно, чем грозно, — и они вразнобой попадали обратно. Лично Марисабель потому, что подвернулась бесчувственная нога на высоченной шпильке.

— Н-не так, — выговорил чернявый. — По д-два… две… по три.

Марисабель поднялась опять, держась для верности за Славку. Третьей встала Дылда, и, надо же, бандит ничего не сказал. А ведь его щека начинала распухать, и глаз уже заметно заплыл. Правда, сама Дылда выглядела не лучше. Так ей и на…

Опять не получилось. Способность к злорадству умерла напрочь, отпала, как хвост пойманной ящерицы.

Они пошли по вестибюлю. Друг за дружкой, под конвоем. Славка шагала первая, довольно уверенно. У самой Марисабели то и дело подворачивались каблуки, а потом ноги начали отходить, и она зашипела от боли. Дылда шла сзади, кажется, тоже спотыкаясь. А террорист — чуть сбоку, чтобы держать под прицелом всех троих.

Туалет располагался за рестораном, и, проходя мимо, Марисабель вспомнила, что позавтракать участницы шоу, в отличие от административного персонала, так и не успели. Правда, на данный момент это не казалось актуальным. Дверную ручку туалета заело, а может, Славка дергала не в ту сторону… Открылось — ну наконец-то! Конвойный вошел следом за ними и остановился у зеркала во всю стену; от близкого движения заработала сушилка для рук, и террориста передернуло вместе с автоматом.

Девчонки метнулись по кабинкам. Марисабель рванула вверх юбочку, зацепив, кажется, молнией белье… пофиг… кайф!!!

— Снимай сапоги. Только аккуратно. Чтоб не видел.

Славкин шепот донесся из-за перегородки, в щель возле сливного бачка. Марисабель не сразу въехала, о чем это она.

— Как откроется окно, сразу прыгай.

— Окно?

Недоуменно огляделась по сторонам: нет, ну что за фигня, какие могут быть окна в туалетной кабинке? За перегородки в обе стороны уходила сплошная стена, кремовая и рифленая… она хочет сказать, это стекло?!