Лоис Буджолд - Границы бесконечности

Пим поднял руку со сканером, явно собираясь предложить его использовать, но Майлз жестом остановил его. Пим выразительно поднял брови. Майлз слегка покачал головой.

Кейрела не надо было уговаривать. Он послал Алекса отозвать поисковый отряд, который ушёл, вооружившись факелами. Он всё ещё побаивался Майлза. Быть может, Майлз был для него такой же загадкой, как он сам — для Майлза? Майлз мрачно надеялся на это.

Майлз не был уверен, в какой момент долгий летний вечер перешёл в вечеринку. После ужина начали постепенно собираться мужчины, приятели Кейрела, старейшины Лесной Долины. Некоторые, очевидно, были завсегдатаями сборищ для прослушивания вечерних выпусков правительственных новостей по аудиоприёмнику Кейрела. Имён было слишком много, и Майлз не мог позволить себе забыть хоть одно из них. Явилась группа запыхавшихся самодеятельных музыкантов, с самодельными же горскими музыкальными инструментами. Очевидно, этот оркестр собирался на все свадьбы и похороны Лесной Долины. Майлзу происходящее с каждой минутой всё больше напоминало похороны.

Музыканты стали посреди двора и заиграли. Крыльцо-штаб Майлза теперь превратилось в помост с ложей для высокопоставленного зрителя. Трудно было проникнуться музыкой, потому что все зрители так пристально наблюдали за ним. Некоторые песни были серьёзные, некоторые — смешные, но эти поначалу пелись с оглядкой. Часто Майлз начинал искренне смеяться, но замирал на середине, услышав лёгкий вздох облегчения от окружающих; когда он застывал неподвижно, то и они, в свою очередь, замирали, останавливались как вкопанные, как два человека, которые пытаются разойтись в коридоре.

Но одна песня была так прекрасна — плач по потерянной любви — что поразила Майлза в самое сердце. Елена … В этот момент давняя боль превратилась в светлую, далёкую печаль, будто он исцелился, или по крайней мере осознал, что исцеление произошло незаметно для него самого. Он почти готов был приказать певцам замолчать, в момент, когда они достигли совершенства, но побоялся, что они воспримут это как знак его недовольства. Но он некоторое время хранил молчание, замкнувшись в себе, едва слыша следующий номер их программы в надвигающихся сумерках.

По крайней мере теперь стало ясно, зачем были принесены такие количества еды. Майлз было уже испугался, что Матушка Кейрел и ее приятельницы ожидают, чтобы он поглотил всю эту гору единолично.

В какой-то момент Майлз оперся на перила крыльца и посмотрел вниз на двор, на стоявшего у коновязи Дурачка-Толстячка, который, как выяснилось, уже успел обзавестись новыми друзьями. Целая стайка девочек-подростков вилась вокруг него, они гладили его, расчесывали ему щетки на бабках, вплетали ленты и цветы в его хвост и гриву, скармливали ему лакомые кусочки или просто прижимались щекой к его тёплому шелковистому боку. Глаза Дурачка были полуприкрыты от удовольствия.

«Боже мой,» — завистливо подумал Майлз, — «если бы я привлекал женщин хоть вполовину так, как эта лошадь, то у меня было бы больше подружек, чем у кузена Айвена.» Майлз ненадолго задумался, а что если ему попробовать завоевать милости какой-нибудь никем не занятой представительницы противоположного пола. Он быстро рассмотрел все плюсы и минусы этой идеи. Гордые лорды былых времён и тому подобное… нет. Есть глупости, которые ему не обязательно совершать, и это явно одна из них. Клятва, которую он принёс одной маленькой даме Лесной Долины — пожалуй, всё, что он может взять на себя, большей тяжести он не вынесет; он чувствовал, как тяжесть этого служения пронизывает всё пространство вокруг него, будто опасное давление нарастает у него в костях.

Он повернулся и обнаружил, что Староста Кейрел подвёл к нему женщину, но отнюдь не подросткового возраста; ей было лет пятьдесят, жилистая, маленькая, изношенная работой. Она была одета очень тщательно- в поношенное «лучшее платье», седеющие волосы зачёсаны назад и уложены в узел на затылке. Она кусала губы и щёки изнутри, быстрыми, напряжёнными движениями, полубессознательно пытаясь сдержаться.

— Это Матушка Цурик, милорд, мать Лема. — Староста Кейрел, наклонив голову, попятился прочь, бросая Майлза безо всякой помощи и сострадания — « Вернись, трус! »

— Мадам, — произнёс Майлз. У него пересохло в горле. Кейрел подставил его, черт побери, это игра на публику — нет, другие гости в большинстве начали ретироваться, удаляясь из зоны слышимости.

— Милорд, — сказала Матушка Цурик. Она неловко присела в реверансе.

— Э… присаживайтесь. — Майлз движением подбородка безжалостно согнал доктора Ди со стула и знаком велел горянке сесть туда. Он повернул собственный стул так, чтобы сидеть лицом к ней. Пим стоял позади них, неподвижный, как статуя, и натянутый, как струна. Неужели он думает, что старуха сейчас выхватит из-под юбок игольный пистолет? Нет — работой Пима было воображать такие вещи за Майлза, чтобы освободить мысли Майлза для решения насущных проблем текущего момента. Пим был почти таким же объектом исследования, как и Майлз. Но он мудро предпочитал держаться поодаль и без сомнения будет продолжать это делать, пока грязная работа не будет завершена.

— Милорд, — еще раз произнесла Матушка Цурик и опять неловко замолчала. Майлзу ничего не оставалось делать, как только ждать. Он молил небеса, чтобы она не расклеилась внезапно и не начала обливать слезами его ноги. Напряжение было невыносимо. «Держись же, женщина,» — безмолвно умолял он ее.

— Лем, он… — она сглотнула. — Я уверена, что он не убивал ребенка. Я клянусь, в нашем роду такого никогда не было! Он говорит, что не убивал, и я ему верю.

— Хорошо, — дружелюбно ответил Майлз. — Пусть он придёт и скажет мне то же самое под действием фаст-пенты, и тогда я тоже ему поверю.

— Идем, мать, — настойчиво произнёс худой юнец, который пришёл с ней и теперь стоял и ждал у крыльца, как будто готовый рвануться в темноту по одному знаку. — Разве ты не видишь, что толку не будет. — Он злобно поглядел на Майлза.

Она, нахмурясь, бросила на мальчика — ещё одного из её пяти сыновей? — урезонивающий взгляд и опять повернулась к Майлзу, еще более настойчиво, подбирая нужные слова. — Мой Лем. Ему только двадцать лет, милорд.

— Мне тоже только двадцать, Матушка Цурик, — не мог не сказать Майлз. Разговор опять ненадолго зашёл в тупик.

— Послушайте, я еще раз повторю, — нетерпеливо произнёс Майлз. — И еще раз, и еще, пока наконец мои слова не дойдут до того, кому они предназначаются. Я не смогу осудить невинного человека. Моя сыворотка правды не позволит мне этого сделать. Лем может очистить себя от обвинений. Для этого ему надо только явиться сюда. Скажете ему об этом? Прошу Вас!