Алекс Норк - Еще не вечер

Прозвучало так неожиданно, что гость вздрогнул.

— Вам это кажется странным?

— Кажется, — захотелось быть вполне откровенным: — даже очень странным.

— Я несколько не договорил про падшего ангела, о его обиде на Бога.

Владимиру, наоборот, представлялось всё завершенным, и он позволил себе:

— Вы сказали, обида была на служебную роль, на отсутствие выбора, дарованного человеку.

— Верно. Поэтому, во-первых, он выбор все-таки сделал: сопротивление Богу.

— Получается — выбор в том смысле, чтобы данное ему не принять.

— Именно так. И обратите внимание: талантливый человек никогда не принимает вполне данность жизни, его тяготят ее рамки. Мятежность Булгакова — проектность самого Воланда, вы правильно абсолютно почувствовали. А во-вторых, напомню о главном: это был самый умный и сильный ангел. И самый близкий, сначала, к Богу. Какую же судьбу он — избранный — считал вправе себе хотеть? Или спрошу по-другому: к кому мог создателя своего возревновать?

Подсказка совсем очевидная, однако Владимир почувствовал — он не может произнести Имя, и сказанное священником страшновато ему своей истинностью, от которой на мгновение мир стал много больше привычного.

Ответ, впрочем, и не понадобился, священник продолжал:

— А теперь вспомним финальную часть романа Булгакова, когда Воланд глядит на Москву с верхней площадки дома Пашкова.

— И к нему является…

— Да, апостол Матвей. В этом месте Булгаков не высказал напрямую словами, но сумел оставить главное впечатление, заложить его в подсознание каждому читателю — едкую, необоримую зависть Воланда ко Христу, и его укор Богу — зачем он, а не я! Но ведь сразу за этим неизбежно возникает вопрос: а смог бы я? И каждый раз, задавая себе этот вопрос, Воланд становится человеком. Вот вам разгадка падшего ангела, понятая до конца гениальным Булгаковым. Здесь же и судьба всей страдальной компании — бесконечный путь звездной печали, ведь и им неведом конец истории — срок Судного дня.

Ощущение верного, но необычного очень. И угаданное, а не показанное ведь самим Булгаковым.

— Простите, явного такого в романе я не помню.

Хотелось еще добавить — роман он зачитал в юности «до почти наизусть», и в классе был среди первых по цитированию и ассоциациям всяким.

— Вы правы, это домысливание. Но согласитесь, любое сильное произведение тем и сильно, что производит в нас умственные и чувственные движения — они погружают людей не только в сюжет, где мы, иногда, начинаем двигаться сами, но и в авторское ощущение мира, а оно не всегда до конца осознанно самим автором, — священник поднял руку для особенного внимания: — И надо понимать — не всякая глубина ощущения до конца выражается словом.

Вплоть до этой фразы все выглядело со справедливо претендующим смыслом, здесь же возражение явилось незамедлительно:

— А как тогда — сначала было Слово, и Слово было Бог.

— Вы сами сказали — Бог. А мы, в несовершенном к Нему подобии, несовершенны и в Слове.

Хозяин ласково улыбнулся и назидательно, чуть, добавил:

— Не бойтесь домысливания, без него далеко не все можно понять.

— Странно, — помолчав, произнес Владимир, — я и не знал, что Церковь стоит на таких интересных позициях.

Однако священник несогласно качнул головой:

— Нет, сын мой, не Церковь — отдельные умы Церкви в ее прошлом и настоящем. Официальная же доктрина опирается на Апокалипсис, где сказано, что все отошедшие от Бога силы объединятся против него в черное войско во главе с Сатаной.

Владимир быстро потер пальцами переносицу, очень не хотелось, чтобы хозяин заметил пробежавшую по лицу гримасу.

— Что, сын мой, вам не нравится?

— Однозначность. Если наперед известно, что дальше будет, исчезает самое ваше главное — выбор.

— Очень правильное замечание. Поэтому Апокалипсис был включен в Священное писание при многих мнениях против. И правильнее всего к нему относиться, как к предупреждению, предупреждению человеку.

— То есть вы хотите сказать, что человечество своим поведением продиктует тот или иной конец христианской истории?

— Пять с плюсом, сын мой! Да может ли быть иначе, если из-за человека, ради человека всё замышлялось и строилось? Вот и Сатана, — взгляд священника ушел мимо гостя куда-то в иное пространство, — смотрит на нас и думает: как ему все-таки действовать дальше?

Владимир на миг сам почувствовал «иное» пространство.

И образ мелькнул.

Кого-то очень сильного и чужого.

Пауза наступила… отстраненная ото всего тишина…

Ненадолго — сначала в сознании, потом звуками за старинным, заостренным кверху окном, и всем прочим физическим ощущением, объявился тот мир повседневности, откуда Владимир пришел и куда теперь пора возвращаться.

Прощаясь уже, он спросил о родственниках убиенного и узнал: у того есть двоюродная племянница в Петербурге, ей сообщили, должна вот-вот приехать.

Снаружи, на просторной у собора площади, легкий ветерок умыл прохладой лицо, заставив думать о текущем, о делах — прежде всего. Мысли стали выстраиваться от добытой сейчас информации.

Во-первых, следует обратить внимание шефа на странный переход убитого с должности проректора семинарии в столице губернии на простую, практическую, так сказать, работу — здравый смысл не очень-то соглашается.

Во-вторых, церковь строил Зубакин, который с убитым священником был на короткой ноге. Тут не Божье попущение, тут расчет, что за иконами в церковь никто из городских не посмеет сунуться. Не учли двух возможностей: наркоманов, которых не остановишь ничем, и «гастролеров», которым на Зубакина десять раз наплевать. Значит, можно доложить шефу, что розыскные направления все-таки имеются.

Прокурор решил не мудрить с одеждой и пойти в кафе так, как приехал: кожаный пиджак, удобные комковатые брюки, кроссовки; только вместо маечки, чтобы не выглядеть слишком уж вольно, приличную рубашку надел.

Место, куда идти, он посмотрел еще у себя в кабинете по городской карте — минут всего десять от дома, если быстро шагать.

Завтра к одиннадцати его ждут в губернии, машина подъедет к подъезду в половине десятого — не рано, но все равно в кафе не стоит засиживаться. А часам к трем он в город вернется, будет время еще поработать, и надо самому место преступление осмотреть.

Странную информацию Володя из собора принес. Третья икона… можно Якову в Москву не звонить, и так понятно, если учесть к тому же хорошую сохранность иконы, — цены огромадной. Володино предположение о подмене он сразу отвергать не стал — во-первых, легко проверяемо, а во-вторых, энтузиазм молодых специалистов — он себя таким хорошо помнит — охлаждать частыми указаниями на ошибки нельзя. Однако по сути ясно — если бы «шли» на эту псковскую, то не с лопатой — убили бы хладнокровно и профессионально. Причем дождались бы, когда священник пойдет домой, точнее — во время выхода. Пуля из ствола с глушителем, труп втаскивают внутрь, икона…