Журнал «Если» - «Если», 2001 № 03

— Ох, тяжело держать, барин, — выпучив глаза, простонал Петр.

— Через пять дней, — повторил Базаров, снова вскидывая на плечо конец трубы, и пошутил с натугой: — Много будешь знать, скоро состареешься!

Аркадий вспыхнул и выскочил на улицу, успев еще краем уха услышать озабоченные голоса.

— Ступень отходит, барин!

— Которая?

— Дык… Четвертая, кажись.

— Тьфу, черт! Рано!.. Ты вот что, сопло подержи пока.

— О-ох!..

В саду Аркадий остановился, привалившись спиною к стволу тридцатилетнего дуба, закрыл глаза и подставил ветру свое пылающее лицо.

В этот момент его не столько тяготила обидная скрытность Базарова, сколько то томительное и тоскливое ощущение, которое часто посещает молодых людей, когда им кажется, что пока они проводят свои дни в размеренной праздности, что-то весьма значительное и важное происходит где-то совсем рядом, но без всякого их участия.

— Жизнь проходит! — со сладкой жалостию к себе подумал Аркадий. — И все мимо…

Вопреки предположению Базарова, все строительные работы удалось завершить через три дня, и уже утром четвертого пятеро слуг, из которых некоторые глупо улыбались, а остальные только недоверчиво качали головами, со всеми возможными предосторожностями выволокли причудливое сооружение из сарая и на руках отнесли его к парадному крыльцу, где и установили пятью ногами на усыпанную мелким речным песком четырехугольную площадку.

— Ну вы полегче, полегче! — прикрикивал шедший следом, вмиг преисполнившийся собственной важности Петр. — Чай не дрова несете!

Базаров тоже шел рядом, но ничего не говорил, а только с гордостию и любовью взирал на результат своих трудов, посверкивающий на солнце сполохами отполированного металла.

На шум из дома показалось в полном составе семейство Кирсановых; вышел и старый слуга Прокофьич, нахмурил свои густые брови и медленно перекрестился на загадочную конструкцию.

— Порох уже привезли, как я просил? — обратился Базаров к Николаю Петровичу.

Аркадий тоже с удивлением взглянул в лицо отца: оказывается, между его родителем и Евгением существовал некий сговор, о котором он и не предполагал. «Так и есть! — с досадою подумал Аркадий. — Всем давно все известно, один я прозябаю в постыдном неведении!»

— Пороху столько не нашлось, — поспешно и как будто оправдываясь, отвечал отец Аркадия, так что ни от кого не могло укрыться, в каком взволнованном состоянии он находится. — Но есть вместо него керосин.

— Ладно, сойдет и керосин. А как с тетраоксидом диазота?

— Все здесь, еще вчера привезли, — доложился Николай Петрович, кивая в сторону сложенных в тени возле крыльца каких-то бочонков и запечатанных сургучом горшков.

— Не маловато ли? — с сомнением произнес Базаров.

— Ровно столько, сколько вы заказывали.

— Ну, дай-то Бог… — промолвил Евгений. — Может, и хватит. Нам бы только разогнаться… А это, сдается мне, жидкий кислород? — спросил он, склонившись над кожаной бадейкой, которая единственная из всех оставалась открытою. Опустил палец во что-то тягучее и мутное, поднес к носу, состроил брезгливую гримасу и вытер о панталоны. — Поздравляю, вас обманули.

— Как же так? — в голосе Николая Петровича растерянность мешалась с огорчением. — Они же обещали…

— Да вы не расстраивайтесь. В такое время живем — и среди химиков случаются мошенники. Впрочем, коли нет пороху, то и кислород нам, все едино, без надобности. Главное — чтоб с керосином не вышло какой промашки.

— Я проверял, — поспешил заверить Николай Петрович. — Горит хорошо.

Павел Петрович, некоторое время молча наблюдавший за разговором своего брата с Евгением, наконец потерял терпение и сухо спросил, обращаясь исключительно к брату и не удостаивая вниманьем Базарова:

— Ане соблаговолите ли вы объясниться, судари, что здесь происходит? Что это за сооружение? — он указал рукою на пятиногую конструкцию. — И что значат все ваши таинственные приготовления?

— Ничего таинственного здесь нет! — заверил его Николай Петрович. — Прошу извинить меня за некоторую скрытность… но, уверяю тебя, она имеет причиною лишь мое обещание, данное Евгению Васильевичу, не предавать огласке некоторые обстоятельства до тех пор… до тех пор, пока это не станет возможным. Но теперь, когда пора вынужденной секретности миновала… — отец Аркадия бросил быстрый вопросительный взгляд на Базарова; тот не отреагировал никак — отворотив лицо в сторону, он делал вид, что ему нет решительно никакого дела до спора промеж братьями, — я могу сказать тебе прямо: то, что ты видишь — подготовление к удивительнейшему научному эксперименту, зачинщиком которого, как ни странно, явился ты сам!

— Как так?

— А так! Помнишь ли твой спор с Евгением Васильевичем, свидетелем которого стали мы все? Вы поспорили об том, какую форму имеет Земля, и в окончании спора этот молодой человек пообещал привести тебе неопровержимые доказательства своей правоты. Ну так они перед тобой!

— Quelle borde! — возмущенно произнес затронутый за живое Павел Петрович. — Что за нелепость! Как эта пивная бочка с самоварной трубою и уродливой подставкой может служить доказательством?

— О, нет! — рассмеялся Николай Петрович. — Само по себе это сооружение не есть доказательство. Оно только… только средство для получения оного. Перед тобой уникальной конструкции невиданный доселе летательный аппарат.

— Ах, вот что! Что-то вроде аппарата Montgolfier? И в чем же его уникальность и невиданность? В том, что вместо горячего дыма он летает на керосине? — Иронично приподняв бровь, Павел Петрович наполовину обернулся к Базарову. — И насколько высоко вы предполагаете вознестись на нем, господин нигилист?

— Нет ничего общего между моим изобретением и воздушным шаром братьев Монгольфье! — равнодушно отвечал Евгений. — Я назвал его «Небесный Летун». Но это не вполне верно. Я предполагаю взлететь на нем высоко, выше неба — с тем, чтобы облететь вокруг нашу планету, увидеть своими глазами, что она кругла, как арбуз, и тем самым завершить наш с вами глупый спор.

Лицо Павла Петровича сделалось цвета переспелого вышеупомянутого арбуза. Широко раздувая ноздри и привставая слегка на носки, чтобы оказаться вровень со своим противником, он прокричал Базарову прямо в лицо:

— Да знаете ли вы, что такое есть ваша затея? Эфто уже не просто глумление, эфто святотатство! И ты… — он обратил гневный взгляд на брата. — Mein Gott! Ты! Мой родной брат! Стал потворщиком в этом предосудительном… нет — преступном начинании!

— Ну, это теперь надолго, — флегматично заметил Базаров. — Это и вам как доктор говорю. Вы вот что, Николай Петрович. Прикажите слугам, пусть зальют пока керосин. Вот сюда и сюда. А у меня еще дела кой-какие остались.