Журнал «Если» - «Если», 2001 № 03

Незнакомец поблагодарил и побрел за Мартоной следом, смирный, как раб или ребенок.

У него были сбиты в кровь ноги. Как он вообще сумел добраться до Монферье по здешним каменистым дорогам? Это босой-то, едва одетый (не считать же за одежду ту рваную рогожку, в которую он был облачен). Через плечо у него висела холщовая сумка, где Мартона — после того, как чужак со слабым стоном повалился на солому — обнаружила твердый, как камень, сухарь черного хлеба, обрывок старого пергамента, густо исписанный, и, неожиданно среди такой скупости, золотой перстень с печаткой. Больше там ничего не было.

Мартона сходила к кроликам, засыпала им свежей травы и, освободившись от ноши и заботы, вернулась в дом, к незнакомцу.

В раздумье поглядела на нежданного гостя. Тот уже спал, запрокинув голову и тяжко всхлипывая во сне.

Не смея дотронуться до совершенного рукою, дабы не осквернился он, пусть невольно, прикосновением к женщине, Мартона подтолкнула его в бок лопатой, чтобы он ловчее устроился. Незнакомец повернулся на бок, не просыпаясь.

А тут и Пейре вернулся с поля. Усталый, руки от работы черные. Мартона ему суетливым шепотом объяснила: так, мол, и так — странник… Глянул Пейре на незнакомца (тот даже не пробудился), тоже вслед за Мартоной головой качать принялся.

После ужина, передохнув, велел Мартоне воды согреть и, покряхтывая, принялся незнакомцу ноги обмывать. Тот очнулся наконец и прошептал что-то. Пейре носом фыркнул. Спросил:

— А спутник твой где?

Ибо знал по рассказам и по опыту, что совершенные никогда по одиночке не ходят, только по двое, чтобы никогда не оставаться наедине со своими мыслями, среди которых могут оказаться и греховные.

Чужак сказал, что нет с ним больше никакого спутника, а идет он в Тулузу. Пейре с недоверием поглядел на ступни в кровавых мозолях, которые как раз держал между ладоней. Сказал незнакомцу так:

— Не дойдешь ты.

На это незнакомец ответил:

— Не впервой.

— У тебя жар, гляди, — рассудительно молвил Пейре. — Помрешь по дороге. Лучше отлежись у нас, если хочешь.

И хлеба ему подал.

Незнакомец хлеб принял, поблагодарил Пейре, в пальцах ломоть подержал, после ущипнул немного и жевать принялся. Пейре озабоченно следил за ним.

— Я завтра уйду, — сказал чужак. Сомкнул пальцы над остатками черного ломтя и глаза прикрыл.

Пейре еще раз головой покачал, а после оставил незнакомца и тоже отправился спать.

Когда ночь минула — еще почти затемно, — в доме проснулись. Первой, как всегда, Мартона. Сразу вслед за нею — незнакомец, а потом уж и Пейре. Над горами уже светлело, а долина Арьежа, еще тонущая в полумраке, притихла и ждала своего часа, чтобы пробудиться. При слабом свете, падающем из-за открытой настежь двери, Мартона глухо ворошила деревянные и глиняные плошки, плескала водой, постукивала ножом, быстро нарезая хлеб и овощи. Назревал новый день, и чрево его уже полнилось заботами.

Мужу своему к утренней трапезе подала Мартона молока, сыра и хлеба побольше, а путнику — зелени и холодной воды из родника. Поставила плошку рядом с убогим ложем из соломы, прикрытым мешковиной, выпрямилась, руки на животе сложила, смотреть стала.

Несколько раз уже проходили через Монферье совершенные — всегда это праздником для деревни делалось. Но никогда еще не заходили святые люди в этот дом, а Мартоне смертно хотелось получить от них благословение. В те-то, в прежние разы многие из тех деревенских, кто ходил слушать поучения и был свидетелем многих чудес, творимых совершенными для доказательства их правоты, подходили к тем добрым людям и просили их об этом. И получали благословение от всего сердца, а иной раз и слово напутствия. Но ни Мартона, ни Пейре не решались подойти, поскольку оба были застенчивы и сельчане всегда оттирали их.

Гость хоть и проснулся, но продолжал лежать без движения. После взял плошку и стал медленно жевать зелень, то и дело обращаясь к вчерашнему ломтю (так и заснул с хлебом в горсти). Мартона глядела сверху на его светлые волосы, на лысоватую макушку, на худую шею и выступающие позвонки. Наконец незнакомец повернулся к ней, взглянул прямо в глаза. Взгляд был хоть и испытующий, но какой-то очень тихий, и Мартона наконец решилась:

— Благослови меня, добрый человек.

Чужак улыбнулся ей. Мартона встала рядом с ним на колени, чтобы больному не было нужды подниматься и лишний раз тревожить разбитые ноги.

— Как тебя зовут, хозяйка? — спросил он.

Мартона назвалась.

Тогда он протянул к ней свою тонкую руку и ласково погладил ее по щеке.

Мартона — цветущая, румяная женщина — побелела и вздрогнула, как от удара.

А незнакомец тихонько усмехнулся — понял.

Тут Пейре оттолкнул от себя плошку и потребовал, чтобы жена подала ему еще хлеба и кусок соленого мяса. Он не видел того, что происходило между его супругой и чужаком. Обо всем этом Пейре предстоит узнать несколькими часами позднее, когда Мартона в полдень принесет ему обед.

— Нет? — удивится Пейре. — Разве он не из тех совершенных катаров [11] Катары — приверженцы средневековой ереси (XI–XII вв.), считавшие, что земной мир есть царство дьявола, и призывавшие к отречению от всего земного, аскетизму. (Здесь и далее прим. ред.) , которые носят по здешним дорогам слова истины?

— Нет же, говорю тебе! — начнет кипятиться Мартона, и Пейре, заслышав этот тон, прикрикнет на жену, чтоб не повышала голоса. И Мартона, уже куда более смирно, продолжит: — Нет, вовсе нет. Сам посуди, муж: мы и вчера могли с тобой обо всем догадаться. Он пришел один, а катары ходят всегда по двое…

— Он сказал, что спутника с ним больше нет.

— И не было никакого спутника! — уверенно скажет Мартона. — Он вышел из дома — не знаю уж, где у него дом, — один-одинешенек. Катары так не делают. И с самого начала был один.

— Ну и что с того? — Это Пейре уже понемногу станет сдаваться.

— Ох, муж, а когда он вошел в наш дом, то даже не благословил гостеприимный кров, как заведено.

— Он был почти без памяти, когда ты подобрала его на дороге, — сердито скажет Пейре. — Какое тут благословение, когда ноги подкашиваются. Вот погоди, оклемается — и будет на нашем доме добрая печать.

— А когда ты подал ему хлеб, то не освятил его и не вернул половину в дающие руки, чтобы ты передал половину от той половины мне и…

— Говорю тебе, глупая баба, что болен он, — разозлился Пейре.

— Сдается мне, читал он какие-то молитвы перед трапезой, да только делал это совсем тихо, так что мы не слышали.

— Глупой бабе все сдается да кажется, — буркнет Пейре и примется за тот обед, что принесла ему в корзине Мартона: три сырых яйца, мягкая булка и яблоки.

Но Мартона не даст так просто сбить себя с толку. Приблизившись к мужу вплотную, шепнет в самое ухо: