Андрей Федосеенко - Искатель. 2009. Выпуск №2

Я вышел из онкоцентра и впервые за последние мрачные месяцы огляделся по сторонам с истинным интересом, вдохнул полной грудью чуть влажный свежий воздух — воздух замечательного августовского полудня. Сзади, как кубики, раскиданные ребенком, громоздились темно-серые здания центра. И они были прекрасны, сияющие зеркальными окнами на ласковом солнце. За металлической оградой неровным зеленым ковром тянулась лощина, за ней вырастала стена леса. Приторный запах зелени, пение птиц и легкий шелест листьев заполняли воздух. Из-за леса вздымались сверкающие иглы антенн — там располагалась периметорная база связи, — и они были восхитительны. Я обернулся в другую сторону, и там тоже была чудесная трава, а дальше темной чертой от горизонта до горизонта тянулся мегаполис — огромный и величественный, и оттого красивый.

Я закрыл глаза, с наслаждением впитывая в себя запахи и звуки этого мира, который мне только что подарили. Кажется, я даже ощутил вкус голубого неба. Он был сладковато-ментоловый, холодящий.

Впервые я понял, насколько тяжелы были для меня эти месяцы безнадежности, постоянного ощущения смерти за своей спиной. Как я вымотался, знали бы вы, великие боги!

Но теперь все кончилось. Я уже вернулся в жизнь и теперь возвращаюсь домой.

С улыбкой я залез в свой мобиль и вышел на контакт с Сетью. Компьютер лучше меня знал дорогу к дому. Я блаженно откинулся на сиденье, закрыл глаза и, чувствуя, как машина набирает скорость и высоту, расслабился полностью. Тихо шурша двигателем, мобиль мчался по окраинам города.

«Домой… домой… домой…» — повторял я про себя, но постепенно эти слова из магических и радостных превратились в умиротворяющие, потом в успокаивающие, потом в вызывающие злое удивление и былую мрачность.

Новый «я» ушел, старый «я» остался.

Или просто пришел в себя.

Домой. А что я подразумеваю под этим словом? Одинокую квартиру? Депрессивного друга, который спивается у меня на глазах? Визиты в публичный дом, которые станут теперь более частыми, потому что Кэта больше нет? Серые дни хождения из комнаты в комнату, потому что возвращение в Виртуальную реальность смерти подобно — дважды завладев моим «я», она в третий раз сделает это гораздо легче. Страдания по ней, напоминающие ломки наркомана. Работа, переставшая отвечать моим нравственным нормам. Куда я полезу, чтобы забыть все это? В бутылку к Курту? Больше некуда — на наркотики у меня аллергия.

Скорей всего, это был наплыв депрессии, о которой только что говорил док и которая была вызвана все теми же проклятыми опухолевыми клетками в подкорке, но по большому счету — какая разница? Все это правда, и, возможно, депрессия — единственная возможность сказать такую правду себе.

Зачем? Зачем меня взбудоражили, когда я так тихо-мирно подытожил свою жизнь, простился со всеми, подвел черту и с чистой, спокойной душой ждал конца? Если есть Бог, то опухоль — его призыв идти к нему или, наоборот, от него, в преисподнюю, к черту на вилы. Как можно противиться Богу? А если его даже и нет… все равно, какой смысл оставаться, если… если я так замечательно подготовил себя? Или приговорил? Впрочем, не важно.

Я не должен был больше жить.

Все годы, которые у меня появились, они словно… украдены.

И я не хочу их.

Сразу же встречный вопрос: а чего ты хочешь?

О, я знаю, чего я хочу.

В возбуждении я поднялся с кресла и прибавил мобилю скорости. Мой дом уже показался на горизонте.

Влетев в квартиру, я сразу же вытащил энциклопедию программирования и сел за компьютер. Прошлый раз я программировал Кэта два года. Но я занимался этим далеко не каждый день и по два-три часа, я не знал, что хочу ввести в данный конкретный момент и как это должно выглядеть, я экспериментировал. Мне не нравилось, и я стирал. Я ошибался и обнаруживал ошибку довольно поздно, так что приходилось стирать команды тысячами, вводить вновь, и все равно они работали не так, как я того хотел.

Теперь же у меня есть опыт и знание, что мне надо. Процессор знает все нужные мне команды, так что не нужно будет печатать их побуквенно, с возможностью допустить ошибку в каком-нибудь знаке, теперь мне будет нужно лишь нажимать цифры команд. Это как писать статью из отдельных стандартных предложений.

Я не дал себе опомниться. Голубой глубокий экран начал выстреливать белые строки со скоростью пулемета.

Первым делом я ввел свободную программу о возможных местах, в которые приведет меня подземная река. Теперь компьютер сам будет выбирать и моделировать место, основываясь на базовых деталях (мечи, колдуны, женщины и т. д.), которые я дал ему.

Долго я на этом этапе не задержался — путешествия меня мало интересовали. Мне нужен был сам Кэта, вечный город. И вот, осторожно и волнуясь, я начал.

Я творил, как Бог.

Я ввел воду и твердь. Я ввел невероятно синее и невероятно глубокое небо. Я ввел шкалу температур воды и воздуха. Силу ветра. Я ввел географию, потом биологию. Где-то здесь я потерял сознание — очередной приступ.

Очнувшись, я перепроверил последние строки и, не найдя ошибок даже с помощью энциклопедии, пошел дальше.

Я начал вводить строения. Я вспоминал их до мельчайших деталей и программировал. Где-то после строительства трети города, я вспомнил о вероятных дождях с грозами и ввел их. А следом пришла еще куча явлений природы и воспоминаний. Мои пальцы метались над клавишами. Где-то в этот промежуток я почувствовал жуткий голод и сбегал на кухню за консервами. Я ел их одной рукой, второй давил клавиши. Глаза слезились и болели. Я вводил виллу Кинтариуса и обломки колоннады. Я вводил свой замок — комнату за комнатой. Большую часть работы я провел с отключенным сознанием. По-моему, я засыпал, а проснувшись, обнаруживал, что продолжаю программировать. Вроде бы я проверил и поправил эту часть работы. По крайней мере, я очень на это надеюсь.

Наконец Кэта был построен, и я принялся его заселять.

Начал с себя. Прибавил росту до ста девяноста сантиметров, «ошевелюрил» свою лысую голову, сбросил лишние килограммы. Потом настал черед других: друзья, женщины, владельцы магазинчиков и увеселительных заведений, просто лица, всплывающие в памяти, — все, все, все, убитые вчера нажатием на клавишу.

Эту часть работы я также не помню — по-моему, я несколько раз отключался, однажды поел. Мне пришел на ум эпизод из своего детства: отец у меня был часовым мастером, и однажды я видел, как он заводит старые часы со снятой крышкой. Там была большая пружина, и с каждым поворотом ключа она стягивалась все сильнее и сильнее, и я заплакал, потому что боялся, что она сломается, а отец, молча улыбаясь, затягивал пружину туже и туже. Дело в том, что он знал пределы ее возможностей, а я — нет. Я и сейчас не знал их, лихорадочно выстреливая на экран строку за строкой. Я шел по лезвию бритвы; одному Богу известно, сколько ошибок я наделал, если наделал. Узнаю ли о них я, будет понятно позже. Если я встречу их после того, как забуду эту свою личность, я приму все, будто так и надо. Если до, тогда… Но толку не будет все равно. Я не ввел кирпича в одной из башен моего замка, прикоснувшись к которому можно было бы выйти из игры.