Журнал «Если» - «Если», 2001 № 02

Через некоторое время он собрался с силами, надел ботинки и прошел по чердачному коридору, спустился по трем маршам лестницы. Каменные ступеньки были истерты подошвами студентов, которых из столетия в столетие селили в келейках с дубовыми дверями, чтобы они всасывали столько знаний, сколько сумеют. Деревянные стенные панели были исцарапаны и хранили следы пинков. «Как похоже на тюрьму», — подумал он.

Выйдя во внутренний двор, он ошалело огляделся. Одну сторону квадрата занимало здание Совета колледжа. Подчиняясь внезапному порыву, он пересек мощенный плитами двор и вошел внутрь. Здание было построено в колониальном стиле — высокие окна, тяжелые, будто в четверть сложенные панели. Между окнами висели портреты жертвователей, поддерживавших колледж в прошлом. Портрет его отца исчез со своего места в самом конце ряда. Теперь там висел портрет японца в академической мантии и шапочке, безмятежно созерцавшего мир сквозь стекла очков. В одном углу служитель полировал серебряные призы. И подошел спросить с въедливой угодливостью, присущей, как помнил Клит, всем служителям колледжа:

— Не могу ли я помочь вам, сэр?

— Где портрет сэра Вивьена Клита, который прежде висел здесь?

— Это мистер Ясимото, сэр. Один из наших последних жертвователей.

— Я догадался, что это мистер Ясимото. Но спросил о другом видном жертвователе, Вивьене Клите. Его портрет прежде висел здесь.

— Видимо, его убрали, сэр.

— Куда? Куда его убрали?

Служитель был высокий, тощий, с лицом, обтянутым очень сухой кожей. Он нахмурился, будто выжимая из нее последнюю каплю влаги, и сказал:

— Вероятно, в буфетную, сэр. Помнится, в прошлый зимний триместр туда перенесли жертвователей помельче.

Перед буфетной он столкнулся с Гомером Дженкинсом, одно время его другом, который занимал кафедру на факультете общественных отношений. В свое время Дженкинс был спортсменом, входил в первую команду гребцов колледжа и сохранял стройную фигуру и теперь, на седьмом десятке лет. Его шею обвивал шарф Гребного клуба. Дженкинс беззаботно сообщил, что портрет отца Клита теперь действительно висит у стойки.

— А почему не среди других жертвователей?

— Ну, на самом деле вам же не так уж и хочется, чтобы я ответил, милый мальчик! — Улыбка, голова чуть наклонена набок. Оксфордская манера, вспомнил Клит.

— Не особенно.

— Весьма разумно. Если мне будет дозволено заметить, увидеть вас снова — это истинный сюрприз.

— Весьма благодарен.

Когда он повернулся на каблуках, знаток общественных отношений сказал ему вслед:

— Грустно было узнать про Юнис, Оззи, милый мальчик!

В «Пицце-Пьяцце» он купил тарелку супа; ему было плохо и приходилось напоминать себе, что он больше не в тюрьме. Однако повесть его жизни каким-то образом затерялась, и нечто вроде бурчания в животе подсказало ему, что внутри у него все-таки что-то осталось. Будучи невидимым, рак останавливается, облизывается и продолжает пожирать.

В бар вошла девушка, почти подросток, и сказала:

— А, вот ты где! Я так и думала, что отыщу тебя.

Она изучает юриспруденцию в Леди-Маргарет-Холле, сказала она. Скука зеленая. Но папочка был судьей, ну и… Она одновременно вздохнула и засмеялась.

Пока девушка болтала, он сообразил, что это — одна из студенток во вчерашней компании. Но вчера он ее не заметил.

— Я сразу поняла, что ты последователь Чомского, — сказала она со смехом.

— Я ни во что не верю.

А про себя подумал с болью: «Но все же я, должно быть, верю во что-то, только бы удалось понять, во что».

— Сегодня вид у тебя, ну, жуткий, извини за откровенность. Но ты же поэт, правильно? Вчера ночью вовсю декламировал Симеса Хили.

— Хини. Симес Хини, так во всяком случае мне внушили. Хотите выпить?

— Ты поэт и преступник, так ты сказал? — Девушка со смехом ухватила его за локоть.

Она ему не нужна, ему не требовалось ее общество, но девушка стояла перед ним — новейшей чеканки, живая, непорабощенная, дыхание весны, бездомная кошка, жаждущая жизни.

— Хотите пойти в мою ужасающую дыру и выпить кофе?

— Насколько ужасающую? — все еще смеясь, поддразнивая, спросила она. Веселая, полная любопытства, доверчивая и тем не менее с хитрецой.

— Исторически ужасающую.

— Ладно. Кофе и изыскания. Ничего больше.

Позднее он сказал себе, что она все-таки хотела чего-то большего. Хотя бы отчасти. Иначе ни за что не стала бы подниматься в своей короткой юбочке впереди него по головокружительным спиралям лестницы в его чердачную обитель, а поднявшись, не упала бы на пыльную постель, тяжело дыша и заливисто смеясь. Он не собирался брать ее нахрапом.

Ну, она оказалась неглупой девушкой, возможно, потом признавшейся себе, что бессознательно соблазнила его, мужчину много старше, потертого жизнью, сохраняющего тюремный запашок, и ушла без неприличной торопливости, все еще с улыбкой на губах, хотя теперь более похожей на циничную усмешку, ушла, чтобы ощутить себя в безопасности или погибшей — в зависимости от ее характера. Возможно, униженной, побежденной, но все-таки исполненной — он хотел бы надеяться — душевной энергии, которая не признает поражения. Не как Юнис.

— Что толкает нас на такое… — сказал он почти вслух, но не закончил фразы, сознавая, что предал и самого себя.

Совсем рядом щелкнул переключатель.

Небо над Оксфордом потемнело. Снова хлынул дождь, будто гидрологический цикл пополнял Темзу водой из прежде не использовавшегося слоя атмосферы. Вода струилась по окнам чердачного помещения с допотопным великолепием.

К вечеру он заставил себя встать и решился заглянуть в глубину чердака. Там он обнаружил ящик, полный его старых книг и видеокассет. Отодвинув его, он нашел укрытую глубоким сумраком коробку со старым компьютером.

Сам не зная зачем, он вытащил блок питания и включил в сеть. Взял носок и стер пыль с экрана монитора. Замигал индикатор.

Клит задвинул диск, торчавший, будто язык, и его пальцы зашарили по клавишам. Он забыл, как управляться с этой штукой.

Из алой дали крупным планом всплыла ощерившаяся рожа. Ему удалось убрать ее и вынуть диск. Тут же послышалось тихое жужжание, и из щели принтера пополз лист бумаги. Он с нервной растерянностью проследил, как лист спланировал на пол, и выключил компьютер.

Через минуту он подобрал письмо и сел на кровати, чтобы прочесть его. Отправитель обратился к нему по имени. Текст был понятен только местами.

Оз, как был Оз.

Если я скажу, что знаю, где ты. Физическое действие. Его низкая комедия метит нас как таковые. Таковое. Где не место нет места нет позиции никакой по отношению к булочным булочника.

Или сказать только сказать или сказать тем больше тем больше сказать как тычинки огнецвета. И твои тоже? Тоже ингредиент? Надеюсь, это дойдет. Стараюсь.