Стивен Холл - Дневники голодной акулы

Мы вдвоем стояли на покатой палубе и глядели на клетку.

— Я не хочу, чтобы ты опускалась в этой штуковине в воду.

— Почему? — возразила Скаут. — Ты был готов нырнуть вообще без защиты.

— Скаут, это может оказаться так же опасно.

— Все это время она обеспечивала тебе безопасность.

— Но все изменилось. Эта лодка была построена на концептуальной петле, вдесятеро более мощной, чем диктофоны, и людовициан все равно ее продырявил. А эту он просто разнесет в клочья.

— Втрое мощнее, а не вдесятеро. — Скаут подошла, положила ладони мне на руки, стиснула их и натянуто улыбнулась. — Поверь, если у тебя есть какие-то другие соображения, то я очень рада буду их выслушать.

Сказать мне было нечего.

— Вот видишь, — сказала она.

— Просто я вправду не хочу, чтобы ты туда отправлялась.

— Я и сама не хочу, но ты единственный, кто может поразить гарпуном людовициана, а Фидорус — единственный, кто знает, как отсюда вернуться. Из этого следует, что спускаться под воду в клетке должна я.

Я посмотрел на нее:

— Иди-ка сюда.

Она обвила меня руками, и я тоже крепко сжал ее в объятиях.

— Не надо, — сказал я.

— Надо, — тихо сказала она, овевая дыханием мне щеку. — Вот как это происходит, и вот что случается потом. — Она меня поцеловала. — Это должно случиться, мы ведь оба это знаем.

Правда была в том, что я действительно это знал. Открытка, остров, Фидорус, Рэндл, даже людовициан… Все, что происходило со мной с того мгновения, как я очнулся на полу спальни, неким образом, которого я не мог уразуметь, являлось частью какого-то невыразимого и непонятного замысла, и Скаут, спускающаяся в клетке под воду, тоже была частью этого. Это должно было случиться. Я знал.

— Скаут, — сказал я, — что происходит?

Ее выдох показался мне еле слышным:

— Я же права, разве нет?

Я кивнул, еще сильнее притягивая ее к себе.

Несколькими мгновениями позже из каюты поднялся Фидорус с баллоном и чем-то вроде надувного спасательного жилета под мышкой.

— Мне надо кое-что вам сказать, — сообщил он, когда мы помогли ему опустить баллон на палубу рядом с клеткой. — Я так виноват, виноват перед вами обоими. Однажды я уже подвел тебя, Эрик, а теперь сделал это снова. Я подвел вас обоих.

Пока он говорил это, все маски, защитные слои, казалось, сошли с его лица. Перед нами предстал настоящий Фидорус — осунувшийся, постаревший, внушающий жалость человек.

— Не надо так…

— Нет, Эрик, попрошу меня не оправдывать. Это моя вина. Я — тупой, эгоистичный старый дурень, полагавший, будто сумею со всем управиться, в точности как в старинной японской легенде. Но правда состоит в том, что я не Тэкиси.

— Эй, постойте-ка, — сказала Скаут. — Не забывайте, замысел был мой, а у него хватило дурости на это согласиться. Если на то пошло, это мы виноваты в том, что втянули вас во всю эту ерунду.

— Точно, — сказал я.

Доктор смотрел на нас мгновение-другое, затем кивнул в знак благодарности.

Несмотря на солнечный зной, я почувствовал, что лицо мое овевает ледяным ветерком.

— Ладно, — сказала Скаут, — но что это такое?

Фидорус протянул нам то, что принес из каюты вместе с воздушным баллоном. Я думал, что это спасательный жилет, но нет, это была детская игрушечная надувная лодка.

— Это для кота, — сказал он, — его шлюпка.

И тогда мы рассмеялись, я в обнимку со Скаут и Фидорус, прижимавший к груди надувную лодку. Мы смеялись так, как обычно смеются люди, которым в недалеком будущем предстоят смертельные испытания. Наш смех был похож на крохотные бенгальские огоньки в непроглядном сумраке ночи.

«Орфей» теперь уже сильно кренился. Правый борт был на несколько футов ближе к воде, чем левый, а мачта указывала на пять минут второго. Дело ухудшало то, что рычаг лебедки был закреплен на правом борту, поэтому, когда мы опускали клетку за борт, это, возможно, прибавило еще пару минут стрелке мачты, неумолимо отсчитывающей время.

Скаут надела подводный костюм и воздушный баллон, а маску натянула себе на макушку. Кроме того, на ней была пара моих футболок — чтобы замаскировать ее под Эрика Сандерсона.

Скаут была готова. Клетка была готова. Время истекало.

— Ладно, герой, — сказала она. — Акула подплывает к клетке, ты вонзаешь в акулу гарпун. Людовициан и Уорд соединены. Нет больше акулы. Нет больше Уорда. Просто, правда?

— Просто, — сказал я, беря ее за руку.

Фидорус нес к нам гарпун, волоча за собой кабель.

— Скаут… — начал я. — Я так много хотел…

— Не надо. Запомни это и скажи, когда я вернусь.

— Так говорят пилоты, перед вылетом на задание, в фильмах про войну.

Она рассмеялась.

— Не верится, что ты только что это сказал. — Она обняла меня и поцеловала. — Порой ты бываешь страшно остроумным, знаешь ли.

— Ну, — буркнул я. — Скаут, пожалуйста, береги себя.

— Слушаюсь!

Подойдя к борту лодки и усевшись на него, она смочила в воде свою маску и спустилась в клетку. Мы закрыли крышку, лебедка загрохотала, опуская клетку в воду. Я поднял руку в беззвучном коротком взмахе. Скаут, исчезая в синеве, ответила тем же.

На протяжении следующих пятнадцати минут вокруг нас не было ничего, кроме напряженной тишины моря. Пузыри от дыхания Скаут поднимались к поверхности, Фидорус вышагивал от левого борта к правому, от кормы к носу, оглядывая воду, Иэн шлепал лапами по палубе, желая оставаться как можно ближе ко мне, а мачтовые часы отсчитывали оставшееся нам время, меж тем как «Орфей» неумолимо клонился к воде.

А потом это произошло.

Все случилось очень быстро.

Громкое пустотелое громыхание под нами — это раздается из-под лодки, — а потом клетку относит в сторону — бум! Пузыри и брызги. «Орфей», накренившийся еще сильнее. «Бурр-бурр». Пузыри, брызги и промельки огромных серых очертаний в белой бурлящей воде. Я, заносящий гарпун и ничего, кроме серого мельтешения в белой пене, не видящий, и я, что-то кричащий. Всплески, целые полотнища воды, ударяющие по мне и по палубе, и что-то, взбивающее спокойное море в пену, и я уже захожусь в крике: «Поднимайте ее, вытягивайте! Я его толком не вижу!» Бочки, мечущиеся в пене, пронзительно визжащая лебедка, вода, пена и очертания огромного хвоста, молотом вздымающегося из волн. Фидорус, его крик, поглощаемый невообразимым шумом, напрягающаяся лебедка, я, что-то орущий, и бочки, и хвост, и бурлящая вода. «Орфей», в клочьях белой пены, скрежет металла, гарпун у меня в руке. Фидорус — он орет, что он запутался! И бочки, и копье, и пена, и брызги. Клетка — разбитая, вспоротая, пустая и я, кричащий и стискивающий гарпун. Хвост, брюхо акулы, плавник, подобный изогнутому белому ножу. «Орфей», кренящийся к воде, доктор и я, орущий что-то в сторону пустой клетки, и доктор кричит: «Он утягивает нас вниз! Я не могу отцепить трос!» Скрипящая лодка, кренящаяся к воде, доктор, перебирающийся через ограждение, ставящий одну ногу на пустую, изжеванную клетку и рубящий трос мачете. Пена и брызги, хвост, подпрыгивающие бочки и хвост, сокрушающий воду. Я, стискивающий гарпун, и Фидорус, рубящий тросы, запутавшиеся в клетке. Голова людовициана, подобная огромной серо-белой кабине самолета, поднимающаяся из водоворота пены, и я, орущий и швыряющий гарпун.