Андрей Петракеев - О. Р. З. или Сказ о том, как Михалыч пить бросал

— Берегись, вождь!

Серёга повернул голову на голос. Чёрный, огромный, словно скала, на Серегу нёсся какой-то зверь. Он походя, мотнув головой, оттолкнул Фрама, который, выставив копьё, решил ему помешать, и буквально через мгновенье в Михаличева врезался локомотив. По крайней мере, его последняя мысль, перед тем как сознание его покинуло, была сравнением именно с локомотивом.

Под утро дед Шеремет стал беспокоиться. «Пациент» не желал пробуждаться, а его тело слегка помутнело, потеряв чёткость, будто лежало за поцарапанным стеклом. Марина с ожиданием смотрела на Шеремета, а тот, поводив над Серёгиным телом руками, покачал головой и пожал плечами.

— Что ж такое-то, а? Что ж я сделал не так? — бормотал знахарь, раз, за разом водя руками. — Эт чего ж я не так сделал-то?

Солнце неумолимо вставало, а «пациент» так и оставался лежать на древнем Камне. Шеремет опустился на землю, и минут десять сидел молча, обдумывая ситуацию. Потом посмотрел на Марину.

— Вот, что, дева. Беги домой, бери телефон и звони бабке Наде, в Москву, номер у тебя есть. Пусть сюда едет, срочно. Так и скажи — срочно! Хоть на метле пусть летит, старая, но чтоб к обеду здесь была. — Шеремет махнул рукой. — Давай, дочка, беги! Скорее, иначе упустим парня! Что-то не так пошло!

Марина сорвалась с места и, петляя между деревьев, скрылась в лесу. Шеремет знал, девушка будет в деревне уже минут через пять-семь, словам-заговорам на быстрый шаг он обучил её ещё в детстве.

Отослав Марину, Шеремет, вновь принялся водить руками над Серёгой, но, опять не добившись успеха, отступил.

— Что ж такое-то, а? Что ж я натворил? Эт как же так-то? Ведь не должно быть такого! — Шеремет сел на землю и посмотрел на Камень, на котором лежал Серёга. — В скит пора видать. Маразм меня одолевает, стар я, видать, стал. Видать до края дошёл, загубил парня. Э-э-эх…

Бабка Надя появилась у дома Шеремета ровно десять тридцать. Марина, которая, ждала её, вежливо поклонилась.

— Ну, чего раскланиваешься, веди, давай к Камню, — старушка совсем не по-старушечьи бодро пошла за девушкой, которая показывала дорогу.

Шеремет встал, когда услышал, а скорее даже почувствовал приближение бабы Нади. Он встал, выпрямился, но потом опустил голову.

— Здравствуй Шеремет, — поздоровалась баба Надя, мельком взглянув на лежащего, на Камне Серёгу. — Что с парнем учинил?

— Здравствуй, Надя. — Шеремет подошёл к Камню и провёл над ним рукой. — Парень, твой, застрял. Не вертается обратно и всё, уж и не знаю что делать.

— А что делал? — баба Надя подошла к Камню, брови её сошлись на переносице.

— Да, как обычно…. Парень выпил из бутылки с домовятой винным, я его на Камень отнёс до полуночи, а к рассвету он должен был оклематься, натерпевшись страху и больше не пить. Ты ж его за этим сюда посылала?

— За этим, — кивнула баба Надя. — Только ты что же, как всех его лечить удумал? Я же ясно сказала — парень с даром. Тебе кот что сказал?

— Как что? Сказал, что парень пьяница, нужно отвадить от вина. Всё. — Шеремет развёл руками. А про дар я от тебя слышу, кот ни полслова не сказал.

Шеремет замолчал, потом хлопнул себя по лбу ладонью.

— Вот пень я старый! Вот дуб! Как же я… Всё как в тумане! Помнится что вроде как говорил… или не говорил?

— А ты, что ж, его сам не почуял? — Баба Надя присела подле Камня. — И где эта котья морда?

— Не знаю, — пожал плечами Шеремет, — в доме был. Ты мне лучше скажи, что делать-то?

— А что делать? Ты знаешь, где он сейчас? Во-о-т, и я не знаю. А то, что его оттуда можно и не выдернуть, я знаю точно. Видишь, как тело поблёкло? То-то же. Эх, Шеремет, Шеремет, натворил ты дел. Парень ведь потомок Савости-Шатуна, единственный. Я ведь его дар не сразу рассмотрела. Он всё в спортзал ходил, железки там поднимал, вот они то и гасили его ауру, а потом пить начал. Я бы и не распознала, если бы он пить не начал, да поздно стало. Учить его поздно, задубел он и телом и разумом, думала деток его хоть раскроем. А он ни женится, не хотел, и пить не бросал. Вот я его к тебе и послала, думала, отвадишь от вина, а уж потом к девке вон, к твоей сосватаем. — Бабка Надя кивнула на Марину, а та сразу покраснела. — А ты Шеремет упустил парня. Как же ты дар-то не распознал?

Шеремет лишь пожал плечами.

— Видать на свалку пора, — сказал он.

— Какая свалка, Шеремет? Тебе сколько лет, а? На тебе ещё пахать можно! Ты на склероз не списывай, у ведунов его не бывает! Гордыня тебя губить начинает! Ишь, от людей в лес жить ушёл! Практикуешь как шарлатан последний! Молод ты ещё скитоваться! Тыщи лет не прожил, а уже особняком жить от людей собрался! Рано в отшельники записываешься! Э-йе-х! Шеремет, Шеремет!

Старушка сидела возле камня и смотрела на Серёгу, думая о чём-то своём. Шеремет переминался с ноги на ногу и не знал, куда деть руки. Одна Марина смотрела на Серёгу и когда на его одежде стали проступать тёмные пятна, а лицо покрылось брызгами красного, похожего на кровь, девушка вздрогнула и вскрикнула. Баба Надя и Шеремет тут же вскинули головы, а потом перевели взгляды по направлению руки Марины, что показывала на тело Серёги.

— Что это?! — вскрикнула девушка и отступила на шаг. — Это кровь?

— Ты, что, крови боишься?! — бабка Надя вскочила. — А ну, быстро настелите мне подле Камня еловых веток! Быстро! Шевелись Шеремет! Девка, а ну, бегом за лапником!

Пока Шеремет и Марина набирали еловых веток, баба Надя склонилась над Серёгой и пристально смотрела на него. Вскоре вся одежда на Михаличеве пропиталась кровью, а на лице появилась рваная рана, что буквально обезобразила Серёгу, обнажив белые кости скулы и сломанную челюсть.

Серёге казалось, что он снова плывёт на надувном матрасе по глади водоёма. Только глаза открыть не мог, будто на них наложили тугую повязку, и она мешала поднять веки.

Холод, от которого тело нет-нет пробирал озноб, стылый холод, забравшийся в кости не давал пошевелиться, сковывая любое движение. А ещё голод, словно не ел целую вечность. И тишина, гнетущая и пугающая.

И вдруг голос, такой знакомый, ласковый и в то же время строгий, просит его двигаться, настаивает. Но как исполнить просьбу, даже приказ, если руки-ноги не двигаются, а сил не осталось, их все пожрал холод?

— Серёжа, сынок, плыви к берегу, — голос умолял, просил. — Плыви к берегу, не дай себя затянуть….

— Не мо-гу, — откликнулся Михаличев. — Не мо-гу! Мне хо-ло-дно! Я не могу поднять руки…. Мне очень холодно.

— Давай, сынок, плыви сюда! Ты можешь, ты сильный! Опусти руки в воду и плыви! У тебя получится…. — голос то приближался, то становился едва слышимым, словно тот, кто звал Серёгу, был очень далеко или слова сносил ветер. Но ветра не было. Был лишь холод.