Коллектив авторов - Полдень, XXI век (июнь 2011)

Оказавшись внутри, дрожащими руками набрал запрос о траектории прыжка «Союза» и его позывные. Сердце трепыхалось в томительном волнении, пальцы с изгрызенными ногтями нервно сжимали микрофон.

– Ну, давай чертов Иван, свинья ты эдакая, отзовись, – бубнил Клоц, вслушиваясь в трескотню космоса.

Ничего. «Союз» ушел из квадрата после серии прыжков в неизвестном направлении.

После взрыва Костылев попытался связаться со станцией. Но апокалипсис застал его на активной фазе прыжка и изменил траекторию. Затерявшись в космосе, физик-ядерщик не мог определить свои координаты. Исчезновение Земли повергло его в шок.

Он достал припрятанную для подобного случая бутылку водки и выпил, но от этого легче не стало.

Костылев подолгу сидел в рубке, вглядывался в кристалл холодного космоса и курил. Он вспомнил чью-то шутку: «Я не боюсь смерти, я просто не хочу при этом присутствовать», – и она ему понравилась. Какова будет его смерть, найдет ли его душа дорогу к своим и не сойдет ли он с ума, прежде чем преставиться.

Иван Федорович часто вспоминал семью, которой не стало.

Как и многие миллионы людей, они исчезли в одночасье. Вспоминал город, друзей, знакомых… Вся его жизнь превратилась в сплошной поток воспоминаний с берегами из тоски и скорби.

Он развернул огромный парус из сплава легких и крепких металлов, улавливая космический ветер, направил корабль по спирали, с каждым витком расширяя зону поиска. Год за годом он прочесывал космическое пространство, вероятность оказаться на координатах Земли была ничтожно мала, но что еще ему оставалось делать?

Жутко испугался, когда однажды корабль тряхнуло и заскрежетали стыковочные замки. Из шлюза в облаке дезинфицирующего пара вышло сгорбленное существо с впалой грудью, с воспаленным взглядом. Сердце Костылева на миг остановилось, больно ударило в ребра, защемило и, словно маховик, со скрипом провернувший вкладыши, забилось снова. Он узнал Клоца Хермана.

При виде голограммы, прикрепленной к панорамному иллюминатору, у Ивана Федоровича на глазах навернулись слезы. Он долго стоял у стеклянной стены и всхлипывал, глядя на родную Землю.

Они пили шнапс «Киршвассер» с кубиками льда и любовались голубой планетой. Костылев наотрез отказался уходить в столовую, и всю снедь перетащили на капитанский мостик.

За семнадцать лет они потеряли навык быстрой речи, позабыли большую часть английских слов. Неумело разговаривали, разбавляя предложения мычанием и эканьем. Отчаянно жестикулировали, выжимая смысл из корявых фраз.

Едва умещаясь на беговой дорожке, уселись на тропинке под сенью столетних вязов парка «Баварский лес» и там продолжили по очереди прикладываться к бутылке, не обращая внимания на подрагивающую голограмму.

Горевали, перебивая друг друга, рассказывали, как тяжело пришлось им в эти семнадцать долгих лет, когда вдруг лишились родины. Костылев называл немца «земляком», а Клоц его «камрадом». Каждый брал на себя вину за давнюю ссору. Они не могли наговориться, маленькая радость временно затмила большое горе, только под утро, пьяные и счастливые, свалились без сил.

С раскалывающейся головой, разваливающимся телом Клоц отстегнулся и поднялся с кровати, его тошнило. Каждое движение болью отзывалось в голове, немец жмурился, и его здорово шатало.

Очутившись в помывочном боксе, стянул отяжелевший памперс и бросил в утилизатор. Не включая иллюминации, опасаясь, что яркий свет взорвет голову новой вспышкой боли, зашел в душевую камеру. Он пробубнил что-то нечленораздельное, и из форсунок прыснула ледяная вода. Немец заверещал и уже четче потребовал от автоматики нужную температуру.

Боль поутихла, тошнота прошла, он почувствовал себя лучше. На ощупь пробрался к сиденью и опустился на что-то мягкое. Клоц засунул руку под зад и вытащил нечто мокрое и вислое.

Он сказал: «Licht [8]», – и лампы озарили бокс. В руке Клоц держал мокрые семейные трусы в зеленый горошек.

Наверное, раньше мир был другим, иначе как объяснить тот факт, что я не всегда был художником? Теперь я уже не могу вспомнить точно, когда и при каких обстоятельствах мне открылось это поистине божественное великолепие и бесконечное разнообразие окружающего мира. Я был настолько потрясён явившейся мне красотой, что я решил обязательно что-то предпринять и поэтому записался на курсы живописи. Преподаватель курсов был восхищён моими первыми картинами, и я, вдохновлённый успехом, самозабвенно занялся живописью. Мои картины продавались легко и дорого, так что вскоре я уволился с моей прежней работы и посвятил всё своё время поездкам и творчеству… Я рисовал в основном городские пейзажи, со множеством различных персонажей, которые и не подозревали, что их завтрак в кафе, ожидание автобуса или просто прогулка в парке оставались навечно на небольшом холсте, за который потом, соревнуясь друг с другом, богатые коллекционеры почему-то выкладывали немалые деньги. Я и сам не понимал, почему мои работы пользовались таким успехом. Я всего лишь пытался передать все те яркие цвета и игру тени и света, которые окружали меня буквально везде и повсюду. Однажды на выставке я разговорился с одним из посетителей. Это был пожилой японец с вежливой улыбкой и внимательными глазами.

– У вас удивительное воображение, – сказал японец на хорошем английском, – вы видите вещи, которых нет, но ваши картины заставляют поверить, что всё это действительно существует.

– Вы ошибаетесь, – возразил я, – я рисую только то, что вижу. Например, вот эту сценку в кафе на набережной я увидел в Любеке, в Германии. Если бы я сфотографировал это, то, возможно, на фотографии всё получилось бы ещё лучше.

Японец несколько беспомощно улыбнулся:

– Вы уверены? А как вы пишете ваши картины?

– Ну, или прямо на месте, или по памяти, – ответил я, – а вообще-то я подумываю использовать фотографию. Иногда, знаете, увидишь действительно потрясающую картину, и хочется либо сразу всё зарисовать, либо запомнить всё-всё-всё, каждую деталь, каждую подробность… Вот тогда жалеешь, что нет под рукой фотоаппарата…

– А у вас нет фотоаппарата? – удивился японец.

– Да всё как-то времени не было купить, – смутился я, – наверное, было бы удобно с цифровым фотоаппаратом: снял – и можно сразу посмотреть, что получилось.

Японец на мгновенье задумался, а потом сказал:

– Мне бы очень хотелось купить одну из ваших картин, но мне сказали, что все ваши картины на этой выставке уже проданы…

– Да, к сожалению, это так.

– Почему «к сожалению»? – улыбнулся японец. – Это просто я опоздал… А у вас нет других картин, которые вы хотели бы продать?.. Или, может быть, я смогу купить одну из картин, которые вы собираетесь написать? Любую, на ваш выбор.