Коллектив авторов - Полдень, XXI век (июль 2011)

– Oh, mon officier! К нам опять гость! – Радость с ноткой недоумения. Играла из рук вон плохо.

– Уф! Ну, приглашай. Погоди! Халат. Теперь приглашай.

Чему обязан? Риторический вопрос! Да просто повидаться,

поболтать о том, о сём. Или уважаемый маэстро не рад друзьям? Они столько для него сделали! От стольких бед уберегли, к стольким благам присоседили! То ли ещё будет, ой-ёй-ёй! И – не рад?

Рад. Проходите. В кабинет. Располагайтесь. Ma cherie, сделай кофе и… водочки.

– Oh, mon…

– И водочки! – Очень нервный. Только-только вернулся с турнира в Буэнос-Айресе (в Токио, в Далласе, в Париже)! Устал с дороги.

О! Буэнос-Айрес (Токио, Даллас, Париж)! Как интересно! И как там у них? Просто интересно! А с кем из интересных людей пришлось общаться? Например, с господином Боголем, бывшим советским гражданином. И как он там? Или, например, с товарищем Лилиендалем, теперь советским гражданином. А он там как?

Скушно, друзья. Скушно с вами.

Понимаешь, Шах?

М-р.

Хоть ты понимаешь.

Да, и ещё! Нельзя ли уважаемого маэстро попросить о маленьком одолжении?

Вот подлость, ведь не просто об одолжении, а о ма-а-аленьком одолжении. Garde a vous! В ночном воздухе вдруг отчётливый запашок ма-а-аленького одолжения. Внимание!

Нельзя ли пока на время форточку прикрыть? Что-то по ногам сквозит.

Отчего же! Пожалуйста! И Шах целей будет. Шххх, иди сюда. Хорош-ший Шах, Шах хорош-ший… Так что, собственно, за одолжение?

Собственно, про форточку. Собственно, больше ничего. А вы что, собственно, подумали?

Racailles, чтоб не сказать по-русски! Позволяют себе забавляться – в ответ. Или не такие и валенки?

Эта многозначительность по умолчанию! Вы знаете, что мы знаем, что вы знаете. Но вы многого не знаете из того, что знаем мы. В частности, вопросы об интересных людях вызваны интересом к вам, уважаемый маэстро. Ваши о них отзывы, их отзывы о вас – всё познаётся в сравнении. Да-да, по умолчанию, с ними также – крепкая мужская дружба. Не обращайте внимания. Испытание дружбы на прочность. Профилактика…

Racailles! Таки добились того, что и нечаянная встреча с Андрэ на турнире в Баден-Бадене толком не получилась. Дружище Андрэ! Сколько лет, сколько зим! А подспудно: м-м, по-прежнему, ли ты дружище? или товарищ Лилендаль, делающий ма-а-аленькое одолжение? Хлопотал о возвращении маэстро на родину перед самим Крылатко? И? Обнадёживающее ни да, ни нет? Большой успех! А у самого маэстро поинтересоваться, намерен ли тот возвращаться, – как?! Да нет, теперь-то что уж! Рад был встрече. Нечаянной?.. Мнительность?

Добились, racailles, того, что и добряк Боголь, confPre Фима, на всякий случай воспринят неоднозначно – в том же Баден-Бадене. Ренегат, лишённый звания чемпиона СССР? Изменник отечеству на службе германскому империализму? Или агент под прикрытием, изнутри подрывающий устои неприятеля? Один в поле воин? Но на пару куда сподручней! Ерохин, бiсов сын! Ты?! Здесь?! Давай к нам! Куда это к нам ? На кружку пива? Или?.. Благодарствуйте, Ефим Дмитриевич, режим… А по старой памяти сгонять с собратом партейку вслепую – тем более. Вслепую — увольте… Мнительность?

Racailles! По вашей милости любое новое знакомство – тем более garde a vous! Взгляд исподлобья, молчаливое прощупывание – пока визитёр светски содрогается, многословно глаголит о цели визита, рассыпается в комплиментах, просит не отказать. Сосредоточенный просчёт вариантов: от себя ли ты говоришь? или от пославшего тебя?

– Oh, mon officier! К нам опять гость! – На сей раз без фальши. На сей раз для Аннализ и впрямь сюрприз. – Он, кажется, русский. Вот визитка…

С порога дать от ворот поворот? Или впустить, удостоить беседы, расположить к себе, вдруг испытать взаимное расположение. И – только потом дать от ворот поворот. С некоторой досадой на себя. В кои веки судьба свела с личностью неординарной, конгениальной. Могли сойтись ближе. Но на всякий случай…

А жаль. Много позже выясняется – Гамаюн испрашивал аудиенцию и впрямь с благой целью: чтобы ни единой буквой не солгать. Только и лишь.

Визитка: Гамаюн, литератор. Всё. Разумно и достаточно.

Почему же на сей раз не среди ночи? Разнообразие подходцев? Скушно, друзья. Скушно с вами. Или полихачить?

– Приглашай, ma chérie.

– Но твой завтрак!

– Подавай. И – приглашай.

Возмутительно молод ты, литератор Гамаюн, – даже относительно маэстро. Крахмальные манжеты, галстук повязан щегольски. Готовился… Пишет роман о шахматах, роман о Шахматисте? Какие ваши годы, юноша? Не угодно ли омлету?

Спасибо, не угодно.

Сам-то юноша играет в шахматы? Или всё чисто умозрительно?

Как сказать…

Так и. Как есть.

– Видите ли, маэстро… Я посвящаю чудовищное количество времени составлению шахматных задач.

– О!

– Да. Это сложное, восхитительное и никчёмное искусство стоит особняком: с обыкновенной игрой, с борьбой на доске, оно связано в том смысле, как, скажем, одинаковыми свойствами шара пользуется и жонглёр, чтобы выработать в воздухе свой хрупкий художественный космос, и теннисист, чтобы как можно скорее и основательнее разгромить противника. Характерно, что шахматные игроки – равно простые любители и гроссмейстеры – мало интересуются этими изящными и причудливыми головоломками. Не так ли?

– Продолжайте.

– Хотя чувствуют прелесть хитрой задачи, совершенно не способны задачу сочинить.

Не лишено изящества. Витиевато, но не лишено…

– И?

– Чаще всего это просто движение в тумане, манёвр привидений, быстрая пантомима, и в ней участвуют не разные фигуры, а бесплотные силовые единицы, которые, вибрируя, входят в оригинальные столкновения и союзы. Ощущение, повторяю, очень сладостное, и единственное моё возражение против шахматных композиций, это то, что я ради них гублю столько часов, которые в мои нынешние наиболее плодотворные, кипучие годы я беспечно отнимаю у писательства.

Ну, и не отнимайте, юноша!

– И?

– Видите ли, маэстро… Меня лично пленяют в задачах миражи и обманы, доведённые до дьявольской тонкости, и, хотя в вопросах реконструкции я стараюсь по мере возможности держаться классических правил, как, например, единство, чеканность, экономия сил, я всегда готов пожертвовать чистотой рассудочной формы требованиям фантастического содержания. В этом творчестве есть точки соприкосновения с сочинительством. И в особенности с писанием тех невероятно сложных по замыслу рассказов, где автор в состоянии ясного ледяного безумия ставит себе единственные в своём роде правила и преграды, преодоление которых и даёт чудотворный толчок к оживлению всего создания, к переходу его от граней кристалла к живым клеткам.