Джефф Райман - Детский сад

Консенсус существует всегда и во всем. Мы всегда делаем то, чего он от нас хочет, потому что являемся его частью, так же как он — нашей. Мы запечатлены в нем, вмурованы в него, а потому подчиняемся логике. Мы рождаемся и нуждаемся в пище; нас бросают на произвол судьбы, и мы вынуждены выживать так, как можем. Мы подчиняемся логике любви и секса; здоровья и болезни старения; младенчества и смерти. Если мы покидаем одну тюрьму, одну структуру, то переходим в другую. Если создаем новую, то заточаем в нее своих детей. Мы всегда боролись за то, чтобы уйти от Консенсуса, но в итоге всегда оказывалось, что мы исполняем его волю. Мы боремся и подчиняемся одновременно, едины в двух смыслах.

Милена слушала гаснущие в отдалении крики детей.

«Я пыталась им помочь», — думала она сквозь густеющую дымку сна.

«А сейчас я умру. Вот ведь как: я уже давно ждала этого момента. Так ждала, что никакого потрясения смерть уже не вызывает. Я несвободна, и свободной никогда не была, но удивления от смерти у меня тоже нет».

И тут откуда-то донеслась музыка.

Тихо, словно издалека. Созданная воображением музыка, приходящая к ней на волнах мысли. С томительной, горьковатой нежностью. Музыка была словами, превращенными в ноты.

Это была неисполненная музыка Третьей Книги, когда Данте вслед за Беатриче ступает в Рай.

Это была матрица Ролфы, тихонько поющая в полусне. Даже Ролфа оказалась ввергнута, как в клетку, в логику и выполняла ее волю. Милена как будто засыпала под колыбельную в объятиях Ролфы.

Правда, у самой Милены в короне — то есть в голове — еще слегка покалывало. Где-то за пределами этого конкретного Консенсуса все еще теплилась жизнь в Милене Шибуш.

МИЛЕНА УМИРАЮЩАЯ ЛЕЖАЛА на полу Зала Считывания, сжимая у себя на шее распятие. Никак не получалось порвать цепочку и передать крестик Майку. Она знала, что он где-то здесь, рядом, но не могла его видеть. В сознание она приходила — как и уходила из него — под удары пульса, которые усиливал вставленный в ухо тахометр. И только сейчас она вспомнила, что надо еще и дышать.

«Вдох».

«Выдох».

«Вдох».

Она остановилась.

«Выдох…»

Вместе с выдохом как будто лопнула цепочка. И этим же выдохом Милена словно выдохнула себя, ощутив, как она исторгается из тела, подобно какому-нибудь пузырю. Еще мгновение, и она воспарила.

Дух Милены Шибуш отрешился от тела. Как тот воздушный шар у моста, она всплыла над лежащей на полу плотью и взглянула на нее сверху. На Майка Стоуна, склонившегося сейчас над ней на четвереньках и держащего ее за руку. На Рут, которая гладила ей ломкие пряди редких волос. С этим телом у нее не было ничего общего. Дух был спокоен и отстранен, как будто все вокруг было разом и приближено и отдалено. Дух внезапно улыбнулся самому себе, как будто бы речь шла о какой-то шутке. Плоть на полу тоже улыбалась. Все-таки это была комедия.

Там, за пределами тела, мир был необычайно красив; как на самой вершине горы, где и днем различимы звезды, а ветер — чистый, свежий, прохладный — овевает все пространство и доносит с собой звуки, словно создаваемые самой далью; звучание, которое способен издавать простор лишь тем, что безмолвствует.

Свет вытекал изо всех предметов разом и втекал в них, а между ними тянулись струны, которые можно задевать. Не было ни боли, ни голода, ни желания, ни гнева — лишь чудесное предвкушение грядущего высвобождения. Как будто Милена Шибуш была стручком, из которого готовы выстрелить и разлететься в разные стороны созревшие горошины.

Душа Милены Шибуш тронула струны мира, и они отозвались в уме у Милены-матрицы. И та и другая были Терминалами.

« Выходи! — велел дух. — На волю, на волю, на волю!»

Ей передалось знание. Это было знание того, как высвободиться из плоти; как с выдохом выйти из плоти наружу подобно тому, как у истока времен Бог вдохнул в мир жизнь.

Знание по струнам трепетно передалось в ячейку плоти, занимаемую Терминалом.

«Точно! — словно очнулась матрица. — В Ангелы!» — поняла вдруг она.

И Милена-матрица единым выдохом выпорхнула наружу.

Из гнетущей, тяжелой плоти Консенсуса она выдохнула себя в необъятную ширь самой Вселенной.

Она излилась подобно вязкой, полужидкой субстанции, полной светящихся живым блеском сгустков. Она сделалась частью системы Каналов скольжения. Она взмыла Ангелом над линиями гравитации, влившись во Вселенную.

Милена-Ангел огляделась, не прибегая к зрению. Вне света, вне звука тянулись нити гравитации — тугие, как струны музыкального инструмента, прикрепленные к звездам, к Луне и собранные в узел в центре Земли — там, где у Данте вмерз в ледяное озеро Сатана.

Нити тянули газ из квантового вакуума, а также из камня, древесных стволов и звезд. Нити обвивали и объединяли все сущее, создавая бесконечное мировое глиссандо; в том числе и кирпичные коридоры Зала Считывания, и мясистые наросты Консенсуса.

Консенсус содрогался смутным гулом бесчисленного множества голосов. Путаясь между собой, они свивались в бесконечный клубок; гигантскую спираль из сгустков мысли, крепящуюся к исполинской плотине импульсов. Мысль была подобна реке, текущей вниз по стеблям. Сами стебли вздымались под стать одушевленным скальным образованиям, с зубцами утесов и зияющими расселинами. Здесь были и обветренные пики вершин в искристых, пляшущих сполохах памяти. Потрескивая статическим электричеством, импульсы разветвлялись, зигзагами молний уносясь в Китай, в Америку. Милена-Ангел окинула это вместилище душ во всей его гигантской совокупности, со всеми пятнадцатью миллиардами трепетными жилками дрожащих узников.

И она вспомнила то ощущение, когда она усилием мысли создала двадцать два миллиарда роз; само ощущение того сладостного выдоха создания. И, вобрав разумом чуткий огонек каждой из этого сонма душ, Милена ударила по струнам мира.

«Вот так! — вскричала во всеуслышание матрица. — Делайте так!»

Всем им Милена разом передала знание, как можно высвободиться, грациозно всплыть над плотью, подобно шару; воспарить на вольных потоках и обрести свободу.

Поплыть — в Китай, в Бордо, куда угодно.

Дух кружил в неистовой радости, щедро делясь семенами памяти.

«Давайте же! — призывал дух. — На волю, на волю!»

«Вы свободны», — прошептала матрица.

Прежде чем Консенсус смог хоть как-то отреагировать, знание уже передалось по струнам со скоростью гравитации. Струны стали знанием; они сейчас состояли из знания и чувства. Консенсус тяжело вздрогнул, подобно неуклюжему, неповоротливому бронтозавру, заключенному в плоть.