Роберт Силверберг - «Если», 1998 № 03

— Мне, в общем, плевать, каких ты кровей.

— Почему вы… решили, что я высокородный?

У тебя на лбу фамильное древо нарисовано. Голубая кровь, фамильный дворец, все дела… Благородные предки, камердинер, гувернантка, охранник до нужника ведет… Что, не так?

Марк молчал.

— Ну и Слово… Откуда тебе его знать? Один ответ — подарили.

— И что?

— Ничего. Мне-то какое дело? Марк ты или Маркус, мне едино. Хочешь расскажу, как все с тобой было? Отец твой граф или барон. Вряд ли принц из Дома, хотя… А матушка небось попроще. Бастарду тоже всякая судьба выпадает. Нет у папаши наследника — вот и растят в роскоши, вдруг придется род наследовать.

Мальчик молчал. Впился в меня темными глазами, выжидал.

— А потом вдруг получилось у аристократа. Законная жена дитя родила. И тут уж… стал ты обузой. Могли и прикончить. Повезло.

Глаза у Марка заблестели. Ну вот. Довел пацана до слез.

— Перестань, — я присел рядом. — Как жизнь ни крутит, а Искупитель правду видит. Кого любит, того испытывает. Еще у тебя кое-что осталось…

Марк тут же затих.

— Да не буду я Слово пытать… Ты скажи, что чуешь при этом?

— Холод.

— И все?

— И все. Словно руку в темноту протянул, но знаешь, что должен найти. И находишь. Холодно только.

— Ладно, — сказал я. — Дворцов, может, и не наживешь, но и не пропадешь. Ты чему обучен?

— Фехтовать. Стрелять.

Я не сразу его понял. Кто же ребенку оружие доверит?

— Из пулевика?

— Да.

— И впрямь в наследники готовили, — признал я. — Дюжину-то начал?

Мальчишка сжал губы. Неохотно выдавил:

— Не знаю. Может быть.

— Это плохо, — я покачал головой. — Пока точно не узнаешь, считай, что начал. Дюжине как счет ведут? Если ранил кого, и за неделю Не помер — значит, не в счет. Если не убил, а дал помереть… ну, вот если бы я тебя на улице страже бросил, так тоже не в счет. Это судьба. Но если точно не знаешь — считай, что убил. Так спокойнее.

— Я знаю.

— Хорошо. Диалектам обучен? Романский тебе не родной, верно?

Марк промолчал.

— Не беда, говоришь хорошо, не придерешься. Чуть по-ученому, такое бывает. Славянский ты знаешь, слышал, как ругаешься. По-галлийски можешь?

— Oui.

— Иберийский, германский?

— Si, claro.

— Небось еще языки знаешь? — предположил я. — А?

Мальчишка кивнул.

— Молодец, — похвалил я. — Сможешь толмачом работать. Хорошие деньги, особенно если к аристократу устроиться… Голова у тебя умная, с такой головой на мануфактуру идти — Искупителя гневить.

Марк торопливо кивнул. Он словно всерьез решил, что сейчас решается его будущая судьба. Да и я увлекся этой игрой. Надо же, Ильмар Скользкий, вор из воров, о брошенном бастарде заботится!

— Есть у меня пара купцов знакомых. Хороших купцов, крепких, — я не стал уточнять, что крепость их проистекает из скупки краденого.

— Могу поговорить, чтобы взяли тебя в ученики. Не насовсем, конечно, подрастешь — уйдешь. Математике ты хорошо обучен, не сомневаюсь. Диалекты знаешь. И сам парень крепкий.

Я так живо начал описывать радости купеческой жизни, словно всю жизнь провел в лавке. Марк спросил:

— А что же вы… ты, Ильмар, торговлей не занимаешься?

— Я птица вольная. Но я ворую то, что уже никому не принадлежит. Думаешь, почему Ильмара Скользкого, о чьей ловкости и фарте песни поют, на виселице не вздернули?

— Откупился, — спокойно ответил Марк.

— Шепнул кое-что судье, когда писарь отлить ушел, — признался я.

— Ты грабишь могилы?

Голова у него работала.

— Мертвых тревожить — гнусное дело. Знаешь, сколько старых го-родов по миру раскидано? Пустых, заброшенных. Городов, храмов, курганов, склепов. Всеми забыты, никому не нужны. Знаешь, как раньше люди жили? Ты видел когда железные двери? Я видел. Сил унести не было, а так… сидел бы я тут.

Он грустно посмотрел на меня.

_ Кирпичик железный?

— А хотя бы и кирпичик.

_ Нет, Ильмар. Честно говорю, нет, Слово не то…

— Тяжело тащить?

— На Слово можно что угодно подвесить. Дело в том, какое Слово.

— Понятно. У тебя — слабое.

— Тут не в силе дело. И от Слова зависит, и от человека. Может, другой с этим Словом сумел бы все кирпичи…

Марк замолк и съежился под моим взглядом.

А я несколько раз глубоко вдохнул, вспомнил, что Сестра заповедала, да представил себе ад, куда Искупитель подлецов отправляет.

— Если нас поймают… не ляпни про Слово, — посоветовал я. — Видел я однажды мужика, из которого Слово пытали…

— Спасибо, Ильмар. Пусть Сестра тебя отблагодарит. А я, что хочешь, для тебя сделаю, Искупителем клянусь!

Я не стал ловить его на клятве и просить Слово. Вместо того потрепал по плечу и начал подниматься по лесенке.

Марк шел сзади с факелом. Он хромал и оттого шумел, но двигался быстро. А я бесшумно крался впереди.

Но никого в доме не было.

У дверей я дождался Марка. Молча забрал факел, затоптал. Взял его за руку. Темно было, очень темно, луну тучи закрыли.

— Хорошо складывается, — прошептал я на ухо Марку. — В горы пойдем. Отсидимся, доберемся до побережья, найдем корабль с жадным капитаном, вернемся домой. Все хорошо будет. Если уж Сестра с этапа вытащила, так теперь…

Размяк я. И почуял засаду шагов за двадцать, хотя должен был — за пятьдесят. Впрочем, и засада была хороша — ни костра, ни палатки, — застыли у стены три силуэта, без болтовни, без курева. То ли новобранцы ретивые, то ли опытные служаки.

Я застыл, сжал ладонь Марка до боли. Мальчишка понял, замер.

Они нас пока не слышали, может, задремали все же? Но не ровен час… треснет щепка под ногой пацана, откроет он рот… Осторожно я подхватил Марка под коленки, поднял на руки, шагнул вперед. Бесшумно, не Подвели ботинки на каучуке, и мальчик застыл, цепляясь мне за шею.

Вот только тот силуэт, что поменьше, шелохнулся — и залаял!

— Кто идет! — рявкнул от стены голос — совсем не сонный, крепей: опытный стражник там сидел.

Уже не таясь, я поставил Марка на землю, выхватил кинжал.

— Взять их, Хан!

Свирепая русская овчарка метнулась к нам, я вытянул вперед руки с кинжалом. Пес прыгнул, норовя вцепиться в горло.

Вот только я уже присел, вскидывая руки, ловя беззащитное собачье брюхо на стальное острие.

Пес взвыл, когда металл вспорол ему живот. Сила прыжка была велика, и ударил я хорошо. Пес перелетел через меня, сбил с ног Марка, задергался — но уже в предсмертных конвульсиях.

— Сукины дети, душегубцы! — заорал стражник. Видно, понял, что с его псом случилось, и остервенел. — На клочки разорву!

Все бы ничего, в темноте он бы мигом отправился свою собаку догонять, вот только второй стражник времени даром не терял.

Ночь расступилась под светом новой карбидной лампы.

Оказались мы перед стражниками, как на ладони, — я с кинжалом, весь в крови и Марк, по земле от дергающегося пса отползающий.