Брайан Д'Амато - Хранитель солнца, или Ритуалы Апокалипсиса

В центре основной оси на большой площади перед мулом Урагана находился четвертый элемент. Его не было на чипе Чакала. 2ДЧ не говорил о нем, и в археологических реконструкциях он тоже отсутствовал. Как же они могли его упустить? Черт побери, он такой большой — почти отвесный конус торчал, словно зеленый палец, чуть ли не достигая высоты мула. Я пригляделся. Оказалось, это некое подобие открытой пагоды с тринадцатью этажами или платформами, разнесенными приблизительно на пять рук. По ней, как муравьи, ползали обнаженные люди. Серые полосы покрывали их тела. Рабы. Я решил, что сооружение, очевидно сделанное из тростника и дерева, и есть шканакатл, тот костер тщеславия, о котором говорил 12 Кайман. Его завершат и начинят подношениями к наступлению темноты, и когда кормильцы спустятся с Жевателя, оно загорится новым огнем второго рассвета.

Мул Нефритовой Карги выходит на основную ось — стоит там, как генерал на параде, а вот мул Урагана смотрит в пустоту. По другую сторону главной улицы расположена площадь среднего размера, чтобы как-то уравновесить массивное здание. Но она слишком мала, и выпуклая громада одна-одинешенька взирает на запад, отчего возникает чувство одиночества и утраты. А вкупе с ними — недоумение. К примеру, вы видите классическую статую атлета с поднятой рукой. Но она отломана у плеча, и вы не знаете, то ли он приветствует кого-то, то ли бросает копье, то ли замахивается мечом. Или вы слышите повторяющуюся музыкальную фразу без концовки, и это так вас достает, что вы сами сочиняете продолжение и начинаете мурлыкать его себе под нос. В общем, великий город замер в странном ожидании… или предвкушении. Что-то должно было случиться. Наверное, то же испытывала мисс Хэвишем [642] Мисс Хэвишем — персонаж романа Ч. Диккенса «Большие надежды». — вот, мол, накрывается пышный стол для важного гостя, визитера из большого мира, и он вот-вот заявится.

Наши носильщики застыли в нерешительности. Мой забормотал короткую молитву-оберег на деревенском диалекте: «Пращуры, не дайте мне пропасть», но 12 Кайман поторопил их, и мы двинулись вперед и вниз. С подвески-гребешка у меня капало, носовая перегородка побаливала. Ступенчатый спуск не петлял, как дороги в Старом Свете. С непривычки я несколько раз спотыкался и чуть не свалился. Нас обволакивали запахи вывешенного на солнце чили, варящейся кукурузы, сжигаемых фекалий и землистый дух недавно расколотых глыб кремня и обсидиана. Из кварталов, где располагались мастерские по обработке камня, доносились непрестанный треск и шуршание, словно там обосновались тысячи жуков-щелкунов и загадочных цикад. Белолицый регистратор из дома Ауры подошел к нам, попросил назвать имена, положение, общее количество людей и зафиксировал все это узлами на клубке веревок наподобие инкских кипу. [643] Кипу — древняя инкская система письма и счета, представлявшая собой веревочные сплетения и узелки.

Мы перестроились. В нашей группе осталось только двадцать человек. Это показалось мне нехорошим знаком. Отряд снова двинулся вниз. Когда мы поравнялись с вершиной мула Урагана, его углы приподнялись, разные уровни в какой-то логической прогрессии то возникали в поле зрения, то исчезали, в необъяснимом ритме танцевали крутые скаты, пологие террасы, отвесные плоскости.

Наконец мы спустились в долину и приблизительно в полумиле от района теокалли свернули на запад с торговой дороги на другую, которую я назвал бы пешеходной улицей. Она была битком забита, и люди 14 Раненого шли впереди нашей колонны, размахивая бичами — прогоняя с пути всякий сброд. «Дорогу, дорогу преподобному отцу полковнику». [644] Фраза из 15-й главы «Кандида» Вольтера. Мы неторопливо миновали ряд дверей. Их недавно укрепили с помощью камней и обвязали веревками. Гм. Здесь что, ждут беспорядков? Слишком много моряков в городе?

Горожане расступались перед нами. Они смотрели на нас не с враждебностью, а с откровенным любопытством, и я слегка забеспокоился. Может, дело в раскраске? Майя размалевывали лица только в определенных случаях. Теотиуакане же не выходили из дома без «макияжа». Кроме того, лицевая раскраска была здесь агрессивно-абстрактной. Темные полосы, словно маска-домино, скрывали индивидуальные черты, делая всех похожими друг на друга, если только не считать точек принадлежности к клану, но я этих символов не знал. У некоторых краска кое-как маскировала язвы и гнойники, и вообще у многих был нездоровый вид. Все время кто-нибудь кашлял или отхаркивался. Тут у них туберкулезная палочка, подумал я. Нездоровые условия. Должно быть, много паразитарных инфекций, наверняка есть неклассифицированные болезни… ну да, нам только этого не хватало.

Мы протиснулись вперед. Толпа стала плотнее. Мне совершенно не нравилось это место, а я и без того испытывал тысяч десять других неприятных ощущений. «Отчего я нервничаю?» — недоумевал я. Здесь не так грязно, напротив, в городе царит этакая синтоистская чистота. Не видно всяких подозрительных личностей. Да что говорить, люди, мимо которых мы проходили, вполне могли сойти за представителей среднего класса. В майяском городе вы бы наверняка такого не увидели. В Ише ты был всем или ничем. Я предположил, что на психику давят стены — их здесь натирали углем, и оттого они сами становились похожими на свежий уголь, матово-черный с проблесками. Странное чувство возникает, когда оказываешься в таком мрачном городе. Правда, траур разбавляли цветные пятна: дорожки, мощенные красным камнем, верхние окна, занавешенные яркими тканями, свисающие с крыш нити ракушек и зеленая листва, которая придавала Теотиуакану сходство с висячими садами Вавилона… Меня настораживало и отсутствие надписей. Ни знаков, ни глифов на камнях, ни тебе рекламных щитов — ничего. Вообще-то 12 Кайман рассказывал, что у этого языка нет письменности. Может быть, она дана нам в наказание как некое избыточное роскошество? Так или иначе, кроме нескольких счетоводов, научившихся письму у приглашенных майяских писцов, теотиуакане не знали грамоты. Но при этом они неплохо наладили управление государством.

Мы свернули на север в еще более темную улочку.

«Зачем нам нужно быть в белом квартале — на черной стороне?» — спрашивал я себя. Наверняка красная лучше. И почему, черт их дери, черная половина города называется белой? Типа как в США — «красными штатами» окрестили вовсе и не красные, а антикоммунистические штаты. Просто чтобы запутать ситуацию.

Каждая семья в городе принадлежала к одной из двух общин. Аура, белая община мира, жила в основном на западе от основной оси — на черной стороне. Существовали сотни крупных белых родов, но самым главным считался род Утренней Славы. Патриарх его 40 Агути, по словам 2ДЧ, являлся приемным отцом госпожи Кох и главой Белого синода. Его еще называли Мироначальник. Красную общину (Ласточкины Хвосты) традиционно возглавлял клан Пумы. Главой рода, Военачальником, был некто со странным именем Навозный Локон. Традиционно коалиция Ауры ведала сельскими работами, распределением воды, культовыми обрядами, торговлей и большинством ремесел. Ласточкины Хвосты занимались войной, а также оружейными ремеслами и международной торговлей. Вы, наверное, решили, что такое разделение — прямой путь к вражде. Но поскольку браки между родственниками внутри общин запрещались (то есть женщины Ауры выходили замуж за мужчин из ветви Ласточкиного Хвоста, и наоборот), две эти группы были тесно взаимосвязаны и взаимозависимы. На протяжении веков между ними сохранялось равновесие. Во многом благодаря социалистической этике. Вождей кланов почитали лишь в собственной семье, и городом правил не один человек, а два совета, составленные из глав сотни (или около того) основных родов каждой общины.