Геннадий Александровский - Искатель. 2011. Выпуск № 12

— Давно в стране? — задал Беркович самый банальный из всех банальных вопросов, назначение которого было в том, чтобы сломать лед. Но сейчас льда не было, и вопрос приобрел тот единственный смысл, какой и должен был иметь. Никаких подтекстов. Все мы когда-то сюда приехали, кто раньше, кто позже. Если она задаст этот вопрос ему, он сразу ответит, и между ними возникнет полное понимание — как опознание «своего».

— Четырнадцать лет, — глаза смотрели не отрываясь, впечатление было таким, будто в голубом глубоком небе появилась маленькая тучка, которая начнет разрастаться и разродится грозой или дождем, если не произнести волшебное слово… какое?

— А я — восемнадцать, — сообщил Беркович. Блокнот с бланками протокола допроса свидетелей лежал в сумке, нужно было его достать, положить на стол и ручку вытащить из кармана, спросить, как положено, имя, номер удостоверения личности…

— Знаете, — сказал Беркович, — когда мы приехали с мамой и отцом… отец умер через год, а мама живет в Петах-Тикве, и у меня редко получается ее навестить… Да, так я хочу сказать, что тогда и не думал, что стану полицейским.

— Нравится? — спросила она. Тем же тоном она задала бы тот же вопрос, если бы Беркович представился инспектором Министерства просвещения.

— Да.

Женщина кивнула. Что она хотела сказать? Что полицейские — тоже люди? Или что нравиться может любая работа, если делать ее хорошо, а хорошо делать свое дело можно лишь тогда, когда работа нравится, и в этом заколдованном круге нет никакого противоречия?

— Моя фамилия Беркович, — повторил старший инспектор, так и не сумев отвести взгляда. Ему казалось, что теперь он до конца разговора привязан к ее глазам, к тучке на голубом небе, к молниям, которые обязательно сверкнут, когда он спросит о главном. — А вас зовут…

— Рина, — голос прозвучал удивленно, будто женщина то ли впервые называла свое имя вслух, то ли не понимала, как мог следователь не знать ее имени, ведь он наверняка справился у полицейского, стоявшего за дверью, а тот уже задавал этот вопрос.

— Рина Альтерман? — уточнил Беркович.

Ответа он не услышал, да и что она могла ответить на вопрос, который посчитала риторическим?

— Натан… — сказала она. — Я не понимаю…

Грозовые тучи в ее глазах скрыли голубизну неба. Сейчас начнется ливень, и разговаривать станет невозможно.

— Вы работаете… — Беркович сделал паузу.

— В магазине, — тучи продолжали скапливаться, застилая небо, но уже не так быстро. — Кассирша.

— Сегодня… — Пусть продолжает фразу, пусть будет вынуждена реагировать на его слова, пусть говорит что угодно, лишь бы не молчала.

— Во второй смене, — голос звучал ровно, безжизненно, Рина говорила «на автомате», мысли ее были далеко, там, куда

Беркович не хотел ее пускать, но и удержать ее у него больше не было возможности.

— У вас дочь. Она в школе?

— В школе, — повторила Рина и сразу поправилась: — Нет, у них экскурсия в Музей искусств, и они выключили телефоны, я ей сразу позвонила, но у нее автоответчик. Наверно, сейчас… Можно?

— Конечно, — сказал Беркович.

Ей лучше знать, что сказать дочери.

Телефон в руке женщины дрожал, будто живой.

— Лея, — а голос звучал твердо, — ты можешь вернуться домой прямо сейчас? Это важно.

Беркович не слышал, что ответила девочка, но плечи у Рины опустились, на мгновение она прижала мобильник к щеке, а потом сказала:

— Хорошо. Приезжай сразу, как только вернетесь в школу. Нигде не задерживайся.

Рина положила аппарат на стол.

— Я ничего не сказала. Она… у нее…

Голос прервался. Конечно, у девочки замечательное настроение, она даже не уловила паники в словах матери. «Приеду, мама, все нормально».

— Ваш муж, — осторожно, будто ступив на минное поле, спросил Беркович, — часто запирался в кабинете?

Рина долго молчала, то ли не поняв вопроса, то ли выбирая ответ, который не показался бы следователю странным.

— Да, — она положила на стол руки и смотрела на ладони, будто читала невидимую книгу. — Натан не работает, со старой работы уволили, а новую он не нашел. По утрам… понимаете… он пишет книгу.

О, да. Наверно, роман о приключениях «русского» еврея в Израиле. Как казалось Берковичу, это была самая популярная тема у мужчин, почему-то решивших, что обладают литературными способностями. Впрочем, даже те, кто точно знал, что никакими способностями не обладает, все равно, когда приходило время и звучал в душе трубный глас, садились к компьютеру и сочиняли роман о том, как некий Сёма Лифшиц сошел с трапа самолета, надеясь обрести в Израиле не только новую родину, но и новое счастье, которого ему не хватало дома. Герои эмигрантских романов все равно были дома там, а не здесь.

— Он пишет книгу о поэзии Бродского, — с извиняющейся улыбкой проговорила Рина, сбив Берковича с мысли.

Он не нашелся, что спросить, сидел и смотрел, ждал пояснений.

— У мужа потрясающая память, — Рина говорила о нем, как о живом, и это пока было правильно, душа покойного, наверно, все еще находилась где-то здесь и, возможно, слушала разговор, не способная вмешаться.

Беркович тряхнул головой — почему он подумал о душе? Никогда подобные мысли не приходили ему в голову, тем более в квартире, где произошло убийство, а убийцей, не исключено, была эта женщина — просто из-за отсутствия других подозреваемых.

— …Не только на стихи, — продолжала Рина. Она говорила сдержанно, рассказывала хорошему человеку, пришедшему в гости, о любимом муже. — Он может запомнить целые страницы текста. Думал, это поможет в изучении иврита, но память у него странная… Язык не пошел, не знаем почему…

Она неожиданно поняла, что память мужу больше не понадобится, книга о Бродском останется недописанной, и вообще обычная жизнь кончилась, а завтра… что будет завтра?

— Этот камень… — мягко произнес Беркович, подводя наконец подозреваемую к самому важному вопросу. — Вы видели его раньше?

Рина покачала головой.

— Нет. Очень странный камень. Мне ваш… — она запнулась, не зная, как назвать Хана, — коллега показал его… Нет, не видела. Там… — ее голос зазвенел, — там была кровь!

— Вы постучали, и муж не ответил, — Беркович поспешил задать следующий вопрос. — Вы говорите, он запирался, когда писал книгу, не хотел, чтобы ему мешали. Когда обычно он заканчивал работу? Или вы звали его в какое-то определенное время?

— Нет, он сам. Обычно часов в десять. Нужно было выйти за покупками. Если я была на работе, оставляла список. А если дома, как сегодня, то говорила, что нужно купить.

— Он запирался в комнате и тогда, когда оставался дома один?

— Нет… Не знаю, — в голосе Рины прозвучала растерянность. — Нет, наверно. Если никто не мог ему помешать, то зачем…