Тим Скоренко - Законы прикладной эвтаназии

Волковский подходит к дивану у стены и тяжело плюхается на него.

«Его поймали прямо там, на месте, – продолжает он. – Взяли со шприцем в руке».

«Он хотел провести эвтаназию?» – уточняет Женя.

«Именно. Девочке раковой. Молодой совсем девочке».

Майя прислоняется спиной к стене и собирает все силы, чтобы не сползти вниз.

Эвтаназия. Это то самое слово, которое так часто говорил её отец. Это необходимое зло. Лишить жизни, чтобы освободить от страданий. Раковая девочка. У неё карцинома. Болезнь, от которой найдут лекарство. Которую в двадцать седьмом веке можно изгнать. А в этом, двадцать первом, – только эвтаназия.

«Женя, мне всё равно надо в город», – тихо говорит она.

Женя высаживает её у самой «Арбатской».

«А ты куда, собственно?» – спрашивает он.

Она понимает, что поступает неправильно, убегая от неприятностей. С другой стороны, чем она может помочь? Ничем. Дача принадлежит Волковскому. Арест Морозова может повредить их плану лишь косвенно. Возможно, бывшую собственность преступника попытаются обыскать. Но влияние Волковского не позволит этого сделать. Может ли Морозов что-то рассказать о Майе, анабиозисе и их проекте? Нет, вряд ли. Незачем, некому, и не такой он дурак.

Всё это Майя проговаривает для самоуспокоения. Но лучше ей не становится. В ней сосуществуют два человека: один хочет в кино с Димой, другой должен сидеть на даче и ждать новостей.

Волковский не протестовал против Майиной поездки. Кажется, ему стало даже проще. Проблемы Морозова он хотел взять на себя и не вмешивать в них других.

Дима уже здесь, на «Арбатской», в центре.

«Я решил, что цветы всё равно не доживут, и купил это», – весело говорит он, подавая ей коробочку.

«Что это?»

«Головоломка. Энигма».

«И что нужно сделать?»

Она открывает коробочку и достаёт три сцепленные фигуры сложной формы.

«Расцепить».

Шум поезда прерывает разговор.

«Наш!» – громко говорит Дима, и они заходят в вагон.

Майя вертит в руках головоломку.

«Только торопиться не нужно. Тут штук пятнадцать независимых ходов. Я замучился, пока разбирал, а потом собирал. Дома потом посидишь, пострадаешь».

«Ты хочешь, чтобы я страдала?» – перекрикивает она шум.

«Ну что ты! Я хочу, чтобы ты радовалась!»

Она понимает, что радуется. Прямо сейчас, когда Алексей Николаевич Морозов сидит в камере предварительного заключения за то, что пытался убить смертельно больную девочку. Она забывает об этом в реальном времени, она смотрит на Диму, такого весёлого, но при этом надёжного и сильного. С Гречкиным она ощущает себя мамой, которая должна присматривать за непоседливым сыном. С Димой она чувствует себя женщиной.

Когда ты родишься, моя девочка, Дима будет мёртв уже несколько сотен лет. Его не существует, Майя.

Нет, он существует. Вот он, едет вместе с тобой в метро, висит на поручне и смотрит на тебя снизу вверх, потому что ты высокая. И очень, очень красивая.

«Милая Майя, станцуй мне фламенко на площади перед дворцом», – вдруг говорит Дима.

Он говорит это тихо, но Майя слышит каждое слово.

«Что это значит?»

«Это первая строка песни. Я напишу её полностью и обязательно тебе сыграю».

«Нет уж. Говори дальше».

«Дальше я не знаю. Просто строка музыкальная, а дальше я пока не придумал».

«Тогда я сейчас придумаю».

«Ну, давай!»

«Чёрная кошка крадётся по стенке с хитрющим до жути лицом».

Дима смеётся.

«У тебя талант!»

«А можно ещё: каждой флейтистке и каждой спортсменке…»

«…поёт по-грузински кацо!» – заканчивает Дима со смешным акцентом.

«Кто такой кацо?»

«По-грузински – мужчина».

Поезд уже отправляется со станции «Фили», «Багратионовская» – следующая.

Мужчина, стоящий рядом с ними, вмешивается в разговор.

«Мужчина по-грузински – каци. А кацо – это звательный падеж, обращение», – говорит он.

«Спасибо!» – улыбается Дима.

У мужчины ярко выраженная кавказская внешность.

Смешно, думает Майя. В моё время нет никакого различия, нет негативного оттенка в понятии «кавказец», да и в регионе том давно живут люди самых разных национальностей. А в этом времени лучше быть осторожным. Назовёшь ещё таджика узбеком или чукчу китайцем.

Двери открываются, они выходят из вагона. Станция открытая, снаружи – дождь.

«У тебя зонтик есть?» – спрашивает Майя.

«Не-а».

«Значит, под моим пойдём».

У неё большой красный зонт, подаренный Морозовым. Она не сразу привыкла к дождю, от которого нужно прятаться. Который идёт просто так, а не по заказу.

Зонт смешной. У большинства людей зонты круглые, а этот – квадратный, с четырьмя мощными спицами. Под ним не очень удобно ходить вдвоём.

Дождь проливной. Они бегут, и Майе в ботинок попадает вода, но она не обращает внимания.

«Тут можно срезать».

Они идут через рынок, и Майя временно складывает зонт, потому что над ними – прозрачный навес. Когда Майя в первый раз была на рынке, её шокировала антисанитария и суета. Но теперь она относится ко всему спокойно. По сравнению с сорок пятым это – рай.

Снова дождь, снова зонт, и они бегут по лужам, и уже видно канареечно-жёлтое здание развлекательного центра «Филион» и реклама кинотеатра.

Они забегают под навес, минуют вращающиеся двери, поднимаются по траволатору.

«А на что мы идём?»

Майя даже не помнит, говорил он это или нет.

««Мегамозг», – напоминает Дима, – мультик».

Последний этаж, вход в кинотеатр.

«Зал повышенной комфортности! – провозглашает Дима. – Прекрасные атланты будут массировать тебе ноги, а летающие ангелочки – подавать напитки».

«Правда?»

«Конечно, правда, я никогда не вру».

Очереди нет, они сразу берут билеты в шестой зал. До начала сеанса ещё двадцать минут.

«Постреляем-с?» – спрашивает Дима.

«В кого?»

«В тире! Я выиграю тебе плюшевого медведя, как во всех американских комедиях».

Майя смеётся.

Тир маленький, оружие – пневматическое. Винтовка, пистолет.

Дима старательно целится из винтовки. Мажет по пяти мишеням из десяти.

«Я, честно говоря, даже военные сборы прошёл на халяву», – сообщает он.

Майя не знает, что такое сборы. Она берёт винтовку. Работник тира смотрит на неё со смесью снисхождения (он уверен, что она промажет) и вожделения (все мужчины смотрят на неё так).

Майя последовательно, выстрел за выстрелом, выбивает все мишени. Работник привстаёт.

«Пистолет можно?» – спрашивает Майя.

«Ну ты даёшь», – восхищается Дима.

Да, Дима, я даю. Меня учил стрелять молоденький лейтенант, он же лаборант Комацу, который загадочно исчез, потому что слишком активно болтал языком. Комацу говорил: бери правее, у него там сердце, ты точно попадёшь, вот так, вот так, чуть легче. А ещё был полковник доктор Мики, который придерживал её руку с пистолетом и комментировал: целься в правый глаз, так надёжнее. Если бы ты была левшой, следовало бы целиться в левый глаз.